- Опубликовано в № 041 от 11.03.2016
На первых премьерных показах «Ромео и Джульетты» сам театр пытался понять: для какого зрителя, собственно, новая хореографическая версия классического сюжета? Публика, у которой на памяти фильм-балет с Улановой, по крайней мере первый акт встретила прохладно. Зато в тот вечер, когда зал был полностью отдан студентам, на спектакле, улыбаются в театре, не прозвенел ни один сотовый…
Спектакль Мариинского театра 1940 года (по нему «Мосфильм» и снял киноверсию) стал легендой не только благодаря Галине Улановой с её боттичеллиевским обликом. Была ещё хореография Леонида Лавровского, где в танце противостояли два мотива – бега и шествия, мир Возрождения и мир Средневековья. Бег Джульетты к Ромео, захватывающий своим драматизмом эпизод, стал мифом, легендой, эталоном… Спектакль Екатеринбургского оперного – тоже на контрастах (собственно, и у Шекспира об этом), но это контрасты иного рода. Это противостояние чувства и ритуала, «так велит сердце» и «так велит традиция».
Акценты Прокофьева
«Ромео и Джульетта» – первое приношение Екатеринбургского оперного Сергею Прокофьеву в год 125-летия со дня его рождения (впереди ещё – «Золушка»). В основе балета сценарий самого Прокофьева. Любопытно, что вначале балет был со счастливым концом, позже композитор вернулся к финалу шекспировской трагедии. И даже усилил некоторые акценты. В сцене последней встречи Ромео и Джульетты восходит солнце, поёт жаворонок, а в оркестре звучит бас, кларнет и фагот, далёкие от звуков жаворонка. По воспоминаниям первых постановщиков балета в России, спектакль «пошёл», когда артистам удалось увидеть сцену «глазами Прокофьева», которому важно было обрисовать не «утро» и не «жаворонка», а ощущение тревоги и горечи разлуки.
Создатели обратились к известному сценическому приёму «театр в театре»: актёры играют Шекспира. Открывается занавес – идёт репетиция. В пластике, костюмах, общем настроении – всё достаточно унифицировано, хаотично, серо. Но вот начинается Шекспир – и проступают краски средневековой Вероны. Поймала себя на мысли: сколько ни видела сценических версий «Ромео и Джульетты» (включая оперные, драматические и даже кукольные постановки), только тут символическим оказывается само место действия. Верона – город художников, столица ренессансной богемы. В создании живописного облачения кланов Монтекки и Капулетти художник Ирэна Белоусова использовала принты картин эпохи Возрождения. Наслаждение – просто разглядывать эти трёхметровые шлейфы с ликами Боттичелли, Мазаччо. Дамы в танце то живописно перекидывают их на руку, то распускают во всей красе. И они, плотные, тяжёлые, контролируют движение. Никакой лёгкости, никакой танцевальной поэзии. Чопорность. Ритуал.
У некоторых народов принято в дни свадеб и помолвок закрывать даже прекрасные изображения прошлого – скульптуры, картины: тяжёлая энергетика минувшего не способствует счастью. Московский дизайнер Ирэна Белоусова исходила явно из другой идеи, но энергетика созданных ею облачений Монтекки и Капулетти тоже тяжела. И также призвана подавлять, держать мир в канонах принятого.
Однако чувство самого юного шекспировского дуэта – вне условностей. В отличие от дуэта Отелло – Дездемона или, скажем, Гамлет – Офелия, эти отроки условностей ещё просто не знают. Вячеслав Самодуров находит интересную метафору: сближающиеся ладони влюблённых – ласковые, играющие, в непрестанном притяжении друг к другу – подобны первой, пробуждающейся листве. Если к убедительности других пассажей дуэтного танца ещё возникают вопросы, то тут, как говорится, без вопросов. Аналоги иных сердечных чувств (любовь-обязательство у старших Капулетти или любовь-похоть уличных девок) делают этот образ ещё более выразительным. Он вообще мог стать ключевым для всей сюжетной линии заглавных героев. Подобно улановскому бегу в постановке Мариинки.
К сожалению, у исполнителей главных партий (Екатерина Сапогова, Александр Меркушев) «не хватает дыхания» на полный спектакль. Возможно, только пока. Возможно, актёрски более наполненны другие исполнители (впервые театр выпустил отдельные программки под разные составы). В том же спектакле, что удалось видеть, главный дуэт, честно говоря, переигрывают персонажи второстепенные. Верный показатель – впечатления, остающиеся «после». Так вот «после» отчего-то больше вспоминается не опальный Ромео, не Джульетта с её загадочным соединением покорности и непокорности судьбе, а одержимый ненавистью к «чужаку» Тибальд (Сергей Кращенко) и особенно ангел-хранитель Ромео бесшабашный Меркуцио (Игорь Булыцын). Во всяком случае Меркуцио достаются на финальных поклонах наиболее горячие аплодисменты. Главным персонажам удалось пока выразить только юношеское чувство. У Прокофьева же герои сильны Поступком.
Композитор и сам был человеком, не склонным к рефлексии. Его детская сюита «Петя и Волк» начинается с наивно-трогательной фразы «Пионеры волков не боятся». Она и про самого Прокофьева. В его музыке нет утешительных интонаций. В «Ромео и Джульетте» в том числе. Даже когда Ромео у смертного одра Джульетты, в музыке – не реквием, не оплакивание. Скорее – проклятие, звериный вой. Обратившись к приёму «театр в театре», Вячеслав Самодуров по определению снизил градус накала страстей. Театр – лицедейство, разыгранная трагедия – всего лишь игра. «Нет повести печальнее…» в этом контексте обретает не такой уж печальный смысл. А ведь возможно было «докрутить» и этот театральный приём. На «репетиции» будущие исполнители трагедии в футболках-лонгсливах с принтами живописных образов. Тоже. Эпохи меняются, а люди в горе и счастье… Интересный мог быть акцент.
К сожалению, всего лишь театральной условностью остаётся и трёхъярусная пурпурная конструкция шекспировского театра «Глобус», в котором как бы и разыгрывают Шекспира (художник Энтони Макилуэйн). «Спектакль» заканчивается. Траурная процессия покидает сцену. И что? В какой момент зрители должны вернуться к действительности из «театра в театре»? Постановщики словно забывают о ими же предложенном приёме. Это «ружьё» в спектакле не выстрелило.
Рискнув предложить для «Ромео и Джульетты» собственную хореографию (да ещё после версии Н. Касаткиной – В. Василёва, которая шла в Екатеринбургском оперном буквально в прошлом году), Вячеслав Самодуров, в общем-то, не проиграл – он пересказал классический сюжет в новой лексике и был принят поколением next. Благо оно не посвящено в перипетии драматической судьбы партитуры Прокофьева и её смыслов.
