Это больше, чем театр

На премьере, которой Екатеринбургский оперный открыл свой 105-й сезон. Фото: Алексей Кунилов

На премьере, которой Екатеринбургский оперный открыл свой 105-й сезон. Фото: Алексей Кунилов

  • Опубликовано в №173 от 17.09.2016 

Завершилась двухлетняя (!) работа по созданию спектакля, основанного на реальных событиях. И прежде чем поднялся занавес, с документальной точностью запечатлевший одну из концлагерных стен Освенцима, к первым зрителям — из Варшавы в Россию — обратилась Зофия Посмыш, на руке которой до сих пор сохраняется лагерный номер. Это она однажды в послевоенной толпе услышала голос бывшей надзирательницы. Нахлынувшие воспоминания превратились со временем в повесть, затем в пьесу. И — редчайший случай в оперном искусстве: судьба ныне живущего человека обрела образное осмысление на сцене.

Случайная, уже в мирной жизни, встреча Марты и Лизы — завязка и финал спектакля. Обе сцены — в абсолютном молчании. В первой, на палубе, героини так далеко друг от друга, что можно «не заметить» и пройти мимо. Но словно вольтова дуга мгновенно связывает двух женщин. В последнем эпизоде героини присаживаются каждая у себя, в соседних каютах, к зеркалу — и сквозь незримую стену взгляды их оказываются вновь обращёнными другу к другу. Дуэт-противостояние. Дуэль без слов. Но всё, что окутано молчанием, и станет содержанием спектакля. Воскреснет прошлое, в котором зазвучавшие голоса будут многократно обозначать только боль, боль и боль. А эти двое, бывшая надзирательница и бывшая заключённая, окажутся лишь крайним выражением гигантского противостояния в мире, когда одни люди посчитали себя вправе уничтожить, стереть с лица земли других.

Концентрационный геноцид — самая страшная часть войны. Здесь уничтожали не только жизнь, сначала в людях уничтожали личность. Номер вместо имени — попытка превратить людей в безликую массу, стадо… Это и стало отправной точкой в создании визуального образа спектакля. Только — с точностью до наоборот. Там, где пытались «стереть» индивидуальность, авторы спектакля сознательно подчеркнули её. Для «Пассажирки» было изготовлено около 170 костюмов. Их создание — отдельная история. По международным архивам военной истории были установлены фабрики, работавшие на выпуск концлагерных роб, их спонтанно возникавшие фирменные отличия, а также те различия, которые естественным образом возникали уже в лагере в робах заключённых, прибывших из разных стран, в разное время. Даже тональность цвета полос на одежде, наличие или отсутствие карманов, выяснилось, были говорящими… Предельная визуальная правдоподобность вкупе с драматической наполненностью образов создают действо, которое уже язык не поворачивается назвать «театр». Это больше, чем театр. Для зрителей это как восхождение на Голгофу вместе с участниками происходящего. Не все выдерживают. В антракте на премьере две женщины уходили из театра со словами: «Не потому, что не понравилось — смотреть тяжело».

Прямая речь

Оливер ДОХНАНЬИ, дирижёр-постановщик:

— Меня иногда спрашивают о похожести музыки Вайнберга и Шостаковича. Скажу больше: Вайнберг немного цитирует Шостаковича. Видно и влияние Бриттена. Но ни то, ни другое не умаляет самостоятельности и величия его музыки. Для меня это один из гениев. Да, музыка сложная — но ведь по судьбе его, как и у Шостаковича, прошли все трагедии ХХ века. При этом Вайнберг остаётся пронзительным лириком. Помните сцену в концлагере, когда русская девушка Катя поёт песню «Долинушка-долина». Поёт а капелла. Оркестр молчит. И вдруг я вижу: у нашей «второй скрипки» текут слёзы. А уж, казалось бы, сколько раз за время репетиций музыканты слышали эту песню?!

Андрей УСТИНОВ, руководитель Ассоциации директоров музыкальных конкурсов, критик, издатель, куратор проекта «Моисей Вайнберг. Возвращение»:

— После «Бабьего Яра» Шостаковича тема самых страшных страниц войны, геноцида, ушла на периферию. Оперу Вайнберга никто не запрещал, но почти полвека она не попадала в репертуар театров. Должно быть, что-то изменилось, назрело в обществе. Четыре российских театра (плюс Большой, Мариинка и «Новая опера»), не сговариваясь, практически одновременно обратились к творчеству Вайнберга.

Александр ЛАСКОВСКИЙ, музыковед, руководитель отдела экспертов Института Адама Мицкевича в Варшаве:

— Зофия Посмыш, героиня этой драматической истории, как глубоко верующий человек простила своих мучителей. Но не случайно она сначала написала повесть, потом пьесу, потом появилось либретто оперы. История — с «кругами по воде». Резонирует. Значит, не всё можно простить…

Почти физическим испытанием для зрителя-слушателя становится сама музыка Вайнберга. Она не сопровождает происходящее (композитор написал много музыки к фильмам и знал в этом толк). Она предупреждает, предостерегает. Подобно биению сердца она определяет состояние «всего организма». И не ждите спокойной «кардиограммы». Мелодию, благозвучную последовательность звуков вы услышите разве что в сцене с «любимым вальсом коменданта» или в дансинге на теплоходе. Всё остальное — учащённое биение сердца, прерывистое дыхание. А ещё — рефреном попеременно звучащие в оркестре набат и реквием. Порой ощущение, что ты, зритель, задыхаешься вместе с музыкой. Да, тяжело. Невыносимо. Но кто сказал, что театр существует в мире только для нашего удовольствия?

В самых страшных сценах спектакля, когда звучит «Бог отвернулся от нас. Почему он простил своих мучителей?», театр поднимается до философской риторики о высшем провидении и ответственности за главную трагедию ХХ века. Алексей Кунилов

Максимально возможным на сцене правдоподобием театр, безусловно, бьёт по эмоциям. Сознательно. Изменённый режиссёром эпилог оперы рассчитан на то же. В либретто А. Медведева — «Сцена светлеет. Раннее утро. Встаёт солнце. Марта на берегу реки вспоминает…» Никакого «светлеет». Никакого рассвета и солнца. Две героини, в полумраке кают всматривающиеся в собственные зеркальные отражения, — почти шекспировское «Ты повернул глаза зрачками в душу». Только у одной, Лизы-Лизхен — «там повсюду пятна черноты». У Марты — незаживающая боль воспоминаний иного рода: «Катя… Власта… Хана… Иветта… И ты, мой Тадеуш… Ваши сердца — во мне. Ваши слёзы и ваши улыбки — во мне. Если заглохнут ваши голоса — мы погибнем». Как по-разному нас может мучить память…

Финальный, трагический аккорд спектакля — «Не прощайте им никогда». На длинной дистанции подготовки спектакля доброхоты не единожды предупреждали театр: вы готовите фестивальный проект. Один раз зритель ещё посмотрит такое — второй раз не пойдёт. Судьба «Сатьяграхи» (в постановке того же Т. Штрасбергера) свидетельствует об обратном. Спектакли-размышления о современном мире на основе документальной истории имеют свою аудиторию. И немалую.

Пассажиры в закрытом пространстве корабля — заложники своих воспоминаний. Никуда не деться. И всё же бывшая надзирательница Лиза (Надежда Рыженкова) продолжает искать оправдания себе, считая себя просто «честной немкой». Вальтер — Дмитрий Розвизев. Алексей Кунилов

Областная газета Свердловской области