Солист Екатеринбургского оперного театра Гарри Агаджанян победил на престижном конкурсе в Италии

По отзывам прессы, Гарри Агаджаняна, исполнившего на конкурсе каватину и арию Родольфо из оперы Беллини «Сомнамбула», горячо поддерживали сами итальянцы. Трудно даже вообразить себе реакцию зала, если б Гарри предстал на итальянской сцене в одной из лучших ролей его нынешнего репертуара — образе Кухарки из оперы Прокофьева «Любовь к трём апельсинам»!

Солист Екатеринбургского оперного театра Гарри Агаджанян вернулся из Италии, с конкурса Винченцо Беллини с победой. Формально — второе место. Но первое, приз Марии Каллас, обычно присуждаемый сопрано или тенорам, не вручён никому. Вторая премия для баса или баритона — по сути, и есть первое место. Высшая оценка.

-Вы достаточно успешны в театре. В 2007-м победили на международном конкурсе имени Глинки. Вас Москва приглашает в свои вокальные проекты. Зачем вам ещё один конкурс? Престиж? Деньги?

-Важен даже не сам конкурс. Ещё только подготовка к нему — уже вокальный рост. Я тренируюсь как спортсмен — работая над новыми сложными произведениями, будто разрабатываю новые мышцы, качаю их. Они потом пригодятся в работе!

-Спортивная терминология оттого, что…

-…в недавнем прошлом был боксёром. Занимался боксом почти 10 лет, был уже кандидатом в мастера спорта. И вдруг резко упало зрение. До -2,5 боксом ещё разрешали заниматься, но у меня уже было — 4. При ударе можно потерять зрение и вообще ослепнуть. Бокс — это ведь прямой удар в голову. Если вышел на ринг — за три раунда точно получишь раз пять-шесть как минимум… Хотя бокс я любил. Но! Запретили.

Пережил стресс. Не понимал, что делать дальше. Это всё равно, что вокалисту сказать: ты профнепригоден. Потом начал музицировать. На слух! Даже песни писал — такие наивные, что сейчас об этом вспоминать стыдно. Поступил в хор театра оперетты — в хоре ведь «штанов» всегда не хватает, вот меня и взяли, хотя нот я не знал, партии учил по слуху. Но в тот же год я понял: необходимо учиться. И поступил в Оренбурге в музыкальный колледж на отделение джазово-эстрадного пения. Учился быстро, второй-третий курсы сдал экстерном. Работал в оперетте, и судьба улыбнулась — через два года я уже стал там солистом. Потом открыли институт — я за год прошёл два года. Заканчивая второй курс, приехал в Екатеринбург, чтобы попробовать поступить в консерваторию. Не ожидал (шесть мест было всего) — но меня взяли.

Здесь я тоже сдал два курса экстерном — я такой, быстрый (смеётся). И со второго курса меня уже взяли в театр — тоже случайно.

-Слушайте, как-то лихо всё в вашем пересказе получается. «Случайно пришёл». «Случайно взяли».

-Но именно так и было. Я даже ещё не мечтал об оперном театре. Всего второй курс! Было прослушивание, я стоял в курилке вместе с претендентами. Выхожу — навстречу мой профессор: иди спой. А у меня даже нот с собой нет. Пришлось сбегать в библиотеку. Даже не помню, что пел. Кажется, пару арий Варлаама. Спел — и опять пошёл в курилку. Вдруг приходят ребята и говорят: «Тебя одного в театр взяли».

-А в театре какая партия оказалась судьбоносной?

-Безусловно, Кончак в «Князе Игоре». Но сначала-то были маленькие партии — Гортензио в «Дочь полка», Бонза в «Чио-Чио-сан», Бертран в «Иоланте». Маленькие роли развивают: комплексы уходят, обретаются пластика, сценичность.

А Кончак стал первой настоящей, большой партией. С ним я выиграл и конкурс Глинки. Голос подходящий — центральный бас. Когда Кончака поют центральный бас и какой-нибудь другой — совершенно разные ощущения для зрителя. Высокий бас берёт вроде те же ноты — «фа» сверху и «фа» внизу. Но у центрального баса всё звучит сочнее и ход на «фа» происходит одним дыханием. Редко кто может себе это позволить — а центральный бас может.

-Сегодня Кончак — ваша коронная партия. Но после Нового года вы, по контракту, начинаете петь Бориса Годунова…

-Честно скажу, сначала, узнав, что будет неклассическая версия, расстроился. Ни царских костюмов, ни роскошных декораций. Но Титель (режиссёр спектакля — И.К.) очень интересно работал с другими Борисами. До поры до времени я сидел и смотрел, как они ищут образ. Потом мне дали возможность пройти сцену «Терем». И я попросил: можно я сделаю так и так, по-своему? Титель говорит: «Делай. Если убедишь — оставим».

По задумке Тителя, Годунов хватает Шуйского за галстук (версия-то современная!) и тащит по лестнице. Я решил: «современный царь» поступит иначе — поманит, по щёчке погладит, усыпит бдительность — и только потом схватит за грудки. Вот так сейчас делается. Всё непросто, дипломатично (улыбается)…

Сделал сцену — секунд пять-семь тишина. А потом, слышу, аплодисменты коллег, сидящих в зале, и Титель кричит: «Браво!». От такого мастера услышать «браво» — дорогого стоит.

-В спектаклях Оперного на сцену выходит и ваш сын Миша. В отличие от вас, у него явно не случайные подходы к профессии. Хотите, чтоб он стал оперным певцом?

-Нет, вообще не хочу, чтобы он много времени проводил в театре, хотя в мимансе он с четырёх с половиной лет, а сейчас ему 11. С другой стороны, если бы он пел Фёдора в «Борисе Годунове»… (пауза). Если мы когда-нибудь будем петь в этом спектакле отца и сына — совершенно другая будет энергетика. Мощная. Там страшные сцены. Когда я пел — представлял Мишу, и это ощущалось по-другому. Знаю: и зрителям это передавалось. Сейчас, кажется, я уже научился управлять энергетикой зала. Улавливаю её. Впервые почувствовал это на «Хованщине», когда стоял спиной к залу. Даже не видя зрителей, смог ощущать зал и управлять его эмоциями…