Ну, Танька! Ну, отчебучила! Тридцать лет вместе, а не раскусил подлюку. Если б не эта проклятая дыра, так и жил бы в неведении. Но старый пододеяльник порвался, хочешь — не хочешь, а менять надо.
Попробовал Толик из шифоньера новый вытянуть, а полка возьми да обломись. Прямо под ноги шмякнулась коробка
Толик скомкал очередное письмо и запустил им в кота. Получай, Танькин прихвостень, получай!
«Милая моя Танечка! Как я по Вас соскучился! Верите ли, всякую ночь во сне Вас вижу. То будто бы Вы в розовом платье, то в голубом. А больше всего Вы мне помнитесь в том жёлтом платьишке в горошек, как на фотокарточке. Всё смотрел бы и смотрел на Вас, и ручку бы целовал, моя хорошая. Навечно Ваш Анатолий».
Точно! Лет семь назад они с Танькой в санаторий ездили. Купили две путёвки, а цена как за одну. Первый и последний раз на курорте побывали.
Хмырь этот перед самым отъездом появился, дней за пять. Щупленький, жиденький, в чём душа держится. Пива, говорит,
Прощанье и вовсе смешным вышло. За обедом Толик поднял стакан с компотом: бывай, дескать, тёзка. А хмырь принялся разглагольствовать, как ему приятно было познакомиться, то да сё, а потом взял Таньку за руку и поцеловал. Не Таньку, только руку её. Прям как в кино. Толик аж поперхнулся. А Танька зарделась, словно девка на выданье. Откуда было знать Толику, что этим дело не кончится? Он потом частенько поминал жене её целованную ручку. Она, бывало, засмеётся да отмахнётся лишь. А сама… Кто бы мог подумать!
«Удивляюсь я Вам, Танечка. Ко
Это — да, этого у Таньки не отнять. На неё с руганью, а она только: «Да полно тебе». Смотришь, с души схлынет, и опять всё хорошо.
А Толик, он вспыльчивый, чего уж там. Любит, чтобы уважение, обед на столе вовремя и всё такое. Танька в этом отношении молодец, хозяйственная. В доме чистота, поесть вдосталь наготовлено, придраться особо не к чему. И всегда рядом — такая мягкая, домашняя. Если бы не эти письма! Эх, Танька, Танька…
«Никакая Вы, Танечка, не толстуха, а очень даже симпатичная женщина. Таких, как Вы, художники на картинах изображали. Так что не стесняйтесь, Танечка, своей полноты, а сшейте лучше платье, которое Вам к лицу. Полоска, говорят, стройнит. Да Вы и так хороши. Не слушайте никого».
Сколько раз Толик называл жену толстомясой тетёхой. Но ведь не со зла, а наоборот. Он ручки целовать не приучен, но своя ласка и у него есть. Не квашнёй ведь звал или дурындой, хотя и так бывало, что уж греха таить, а
А ведь было полосатое платье! Значит, послушалась хмыря, пошила, как он велел. На свадьбе дочери потом красовалась.
Дочка у них удалась на загляденье: статная, красивая, умная. Выучилась, в город переехала. Сейчас вот и Танька к ней смоталась. Бросили тут Толика одного. А много ли ему надо? Дом этот, хозяйство… Да ничего не надо! Хотелось, чтоб в семье — достаток, чтоб всё как у людей, чтоб Танька счастливой была, ни в чём себе не отказывала. А она, неблагодарная чучундра!..
Толик не стал мять последний листок, сунул его обратно в конверт, посмотрел на штемпель. Их районный. Неужели хмырь в райцентре живет? Вряд ли. Как он говорил тогда? «У нас в Карелии места умопомрачительные». Точно, из Мурманска этот умопомрачённый. Это ж бог знает где. А почему штемпель районный?
Толик судорожно сглотнул, странная догадка затумкала кровью в висках. А что, если… Да быть того не может! Толик бросился в чулан. Там должна валяться коробка с фотографиями, старыми открытками и Танькиными письмами, которые она ему ещё в армию отправляла. Так и есть! Танька, ты моя, Танечка…
«Милый мой Толенька! Как я по тебе соскучилась! Веришь ли, всякую ночь во сне тебя вижу. То будто бы ты в поле, то в лесу. А больше всего мне помнится, как мы с тобой на речку ходили. Я была в жёлтом платьишке в горошек. Помнишь? Посылаю тебе фотокарточку, на которой мы с тобой рядышком. Всё смотрела бы и смотрела на тебя, мой хороший. Навечно твоя Таня».