В этот вечер дед Егор, оторвавшись чуть раньше обычного от домашних дел, присел на своё любимое место — к пузатой чёрной печке-голландке, прямо к открытому огню. И только согревшись, выбрался на улицу, хотя было тепло. Стоило ему выйти из двери, как в соседском доме показалась светлая детская головка, и тут же из ворот выкатился мальчуган-колобок, вертлявый и ехидный.
— Деда, сказку расскажи!
Дед покряхтел, всем своим видом показывая, что его отрывают от важного дела, но лицо его выражало довольство: рассказывать он любил. Впрочем, как и самого Колобка.
— Садись, Мишаня. В ногах правды нет.
Мальчик послушно присел рядышком, уставив на старика озорные глаза. Дед снова закряхтел, забормотал себе что-то под нос. Наконец, выдал ворчливо:
— Опять мамке расскажешь?
— Не... Я случайно. Никому ни словечка! Ну, пожа-а-алуйста.
— Про Илью Муромца тебе?
—Не, не про Илью. Я хочу настоящую. Тёть Нюра мне сказала, что естьтакая сказка, которую только ты, деда, рассказать можешь.
Дед почему-то сердито покосился на воробьёв, весело щебетавших неподалеку. Надолго замолчал, шамкая губами, словно что-то тщательно пережевывая.
— Настоящую ему! Ну да ладно, пойдём в избу — печка у меня стынет. Расскажу тебе о деньгах.
— А что такое деньги, деда?
—А ты и не слыхал, малец? Конечно, откуда тебе...Бывают они разные: когда железные, когда бумажные. Когда их нет, так они и незачем, а стоит одной денежке завестись, как сразу же хочется вторую, третью — и так без конца и края. Сила в них великая.
— Непонятно ты говоришь, деда...
— Ладно, по-другому скажу. Вот, к примеру, нужна тебе рубашка новая. Ты где её возьмёшь?
— Мамка сошьёт.
— Да, а раньше можно было бы не шить, а заплатить деньги — и взять взамен рубашку.
— Кому заплатить?
— Тому, у кого эта рубашка есть.
— А как же он без рубашки?
Дед задумался. Поскрёб голову.
Сказал:
—Ладно, по-другому скажу. Вот, например: у твоего папки есть картошка, а нету молока, потому что нет коровы. Это понятно?
— Да.
— И вот он идёт и меняет ведро картошки на бидон молока у соседа. Бывало такое?
— Ага, бывало. Он коров пасёт, ему огород некогда копать...
— Ну вот видишь! А вместо ведра картошки он мог бы ему дать, скажем, камешек?
— Нет, конечно. Зачем ему камешек?
— А камешек непростой — особенный. Чтоб они договорились: камешек — это ведро картошки.
На этот раз мальчик потёр голову.
— Камешек вместо ведра... А как же картошка?
—Так они договорились: в любой момент он придёт к твоему отцу с этим камешком, и тот ему даст ведро картошки. Понял?
— Ну... — ответил тот неуверенно.
—А теперь представь: у кого-то много этих камешков и он в любой момент может за них купить не только картошку, а что угодно: рубашку, корову или даже дом, отдав вместо них камешки.
— А потом можно обратно, да?
—Потом можно обратно, — дед вздохнул облегчённо. — Только в старые времена это не камешки были, а куски бумаги или металлические кружочки. Их-то и называли «деньги»...
...В этот момент из дома Мишани раздался визгливый голос:
— О чём это вы там? О деньгах?!! Я те, старый хрен, волосья-то повырву! Нашёл чему детку учить!
Мишаня закрыл голову руками.
Прошептал тихонько:
— Опять мы попались.
Дед только крякнул.
У дверей соседнего дома, руки в бока, стояла дородная женщина.
— А ну иди сюда немедленно, охламон!
Мальчик, понурив голову, поплёлся к ней. Теперь это был уже не колобок, а скорее сдувшийся футбольный мяч. Раздался звучный подзатыльник, и он скрылся в доме.
Соседка погрозила деду кулаком и последовала за сыном.
...— Ишь ты, — кричала она мужу, — про деньги ему уже рассказывают!
Отец Мишани для деревенского жителя выглядел очень уж интеллигентно: худенький, в покосившихся очках, вытертом, но ещё приличном костюме.
При слове «деньги» он вздрогнул. Явственно перед его глазами поплыли картинки из прошлого: улицы большого города, во всю ширину запруженные мёртвыми автомобилями. Горы разлагающихся трупов. Он тогда всё пытался сосчитать, сколько было выживших после эпидемии гриппа: один из ста тысяч или из двухсот? В банках пол устилали целые кипы денег — бумажек, ставших никому не нужными: ни здесь, ни в той далекой Европе, такой же мёртвой, как и Россия. Такой же мёртвой, как Ирина... Или она — тоже одна из ста тысяч, или из двухсот? Этого он не знал. Уж почти семь лет, как он живёт в этой деревне со столь нелюбимой женщиной и столь любимым сынишкой...
Он поманил сына пальцем. А когда тот подошёл, открыл ящик письменного стола и вынул оттуда пачку купюр.
— Смотри, Мишань. Вот они, деньги.
Мальчик внимательно и с удивлением рассматривал на них цветные рисунки. Потом спросил:
— А правда дед Егор говорит, что в них сила?
—Была когда-то сила, сынок, да вся вышла. Теперь просто бумажки. Так что настоящие сказки теперь только про Илью Муромца.
Аудиоверсию рассказа читает Владимир Власов.
