«Я — сын драгуна»

• Опубликовано в №107 от 17.06.2016

Об основательности и разносторонности этого человека говорят сами факты. Он разработал более десятка проектов федеральных и областных законов — и своими руками смастерил мебель для домашнего кабинета. Написал свыше сотни научных трудов, в том числе книг — и с семи лет косит сено. Блестящий лектор, никто лучше него не преподаёт в Екатеринбурге договорное право — а он занимается историей старинного уральского села Конёво, где родился и вырос.

Он — конёвец

— Вижу, на полстены у вас дома — старая фотография со множеством людей, её размер и чёткость поражают…

— Это групповой портрет жителей села Киприно при открытии школы 1 мая 1926 года. На снимке 318 человек, более 100 из них уже узнаны. Есть там и мой дед, много других родственников со стороны матери, которая родом из Киприно. Удалось установить и автора снимка. Им оказался известный свердловский фотограф Леонид Михайлович Сурин, которого называли советским Метенковым.

— Если эта фотография на таком почётном месте, стало быть — семья многое для вас значит?

— Чем старше становлюсь, тем сильнее осознаю, как мне повезло, что я родился именно в нашем селе и в нашей большой семье. Я — самый младший, десятый (а вместе с умершими в раннем детстве, ещё до и во время войны — четырнадцатый). Мне было комфортно и интересно расти среди многочисленных братьев и сестёр. Наблюдая за учёбой старших, пропитывался атмосферой познания. Помню, с каким интересом я, третьеклассник, изучал учебники по философии и анатомии, которые привезла домой сестра Галина, учившаяся в Нижнетагильском пед­институте.

У меня было счастливое детство, я был окружён любовью родителей, сестёр и братьев. Детство, семья, близость к земле, природе заложили мощный духовный фундамент, запас жизненных сил, который помогал и помогает жить и, к счастью, далеко не истрачен.

— Что особенно запомнилось из крестьянского детства?

— Греют душу воспоминания о детстве целиком. Память удержала множество эпизодов далёкой жизни, зачастую, казалось бы, совсем не значимых. Вот отец вечером возвращается на лошади домой. Я, четырёхлетний, подбегаю, тяну к нему ручонки, сцепляю пальцы в замок, отец наклоняется, правой рукой подхватывает меня, сажает перед собой в седло, и я — верхом на коне и наверху от счастья! Ещё запомнилось, как поили лошадей на конном дворе, зимой. Они вяло шагали к чану с водой, пили, шумно пофыркивая и отталкивая мордами льдинки. Я смотрел на лошадей снизу вверх и немного опасался, особенно когда на водопой шёл Вечерний Гость — вороной племенной жеребец. Он единственный двигался упругим звонким шагом и настороженно косился в мою сторону. Эти детские впечатления неразрывно соединены с запахом — запахом конского пота. Для меня это запах детства, символ детства.

Тёплым летом 1960 года во дворе родительского дома – с морковкой из своего огорода. Фото: Герман Казанцев

С удовольствием вспоминаю покос. Косить начал лет с семи. Самую большую Тимину елань мы выкашивали всей семьей. Начинал отец, за ним шли мои старшие братья и сёстры, а последним — я со своей небольшой литовкой-шестёркой. Позади оставались семь ровных валков свежескошенной травы. Её запах, усиленный зноем, густо наполнял воздух. Ещё больше косьбы любил метать стога и зароды.

— «Батрачить» приходилось?

— Подрабатывал. После окончания четвёртого класса всё лето 1967 года я вместе с братьями постарше пас стадо мелкого скота. Заработал больше ста рублей. За 20 руб­лей мне купили костюм.

— Когда у вас пробудился интерес к краеведению?

— С детства интересовался историей родного села, своего рода — спрашивал у отца, кто мои предки. Дальше прапрапрадеда он не знал. Значит, и узнать уже нельзя, — думал я. Но оказалось, возможно: в архивах сохранилось множество сведений о селе и его жителях. Теперь я знаю более пятисот своих прямых предков, по некоторым линиям до 10–14-го колена. Мой предок в девятом колене — 6-кратный прадед Афанасий Семёнович Казанцев — вместе с двумя братьями поселился в Конёво около 1697 года. 5-кратный прадед Никита Афанасьевич Казанцев был углежогом на Невьянском заводе Демидова.

Мой односельчанин и семиюродный дядя Дмитрий Иванович Казанцев известен как садовод, учёный-селекционер, основатель плодового садоводства в наших краях. В центре Екатеринбурга до сих пор плодоносит сад, заложенный им в 1914 году, а на его основе действует Музей истории плодового садоводства Среднего Урала — Усадьба Казанцева.

Мой отец, Фёдор Андреевич Казанцев, потомственный крестьянин, родился в конце позапрошлого века, в 1916 году был призван в царскую армию, служил во втором лейб-драгунском Псковском Ея Величества Государыни Марии Фёдоровны полку, немного захватил Первую мировую войну, в марте 1918 года вернулся в Конёво и сразу попал в круговорот Гражданской войны. В декабре того же года он вместе с односельчанином Алексеем Саввичем Казанцевым в отместку за расправы над сторонниками красных устроили покушение на председателя местной управы Егора Егоровича Ушенина, бросив в него бомбу. Но председатель остался невредим. Бомбистов схватили, жестоко избили, бросили в каталажку и решили по­утру свезти в окрестную Одинскую шахту. Но утром по указанию, которое привёз посланец из Невьянска, задержанных отпустили. …Полвека спустя, когда мне было лет 12, я подрался с Лёнькой Пантелеичем, который был старше меня и слыл на селе забиякой. Оказалось, Лёнька Пантелеич — правнук того самого Егора Егоровича Ушенина…

— Что же будет с этими глубокими краеведческими изысканиями?

— Книга о родном селе Конёво с названием «Конёвская энциклопедия». Она задумана как масштабное иллюстрированное издание, охватывающее все стороны жизни села от его основания до наших дней. Её частью будет Конёвский биографический словарь, куда включу, по возможности, всех людей, так или иначе связанных с Конёво. Младенец только появился на свет, прожил всего несколько дней — и он уже должен попасть в словарь отдельной статьёй, потому что он — конёвец.

Избежать «синдрома верстака»

— Вы так искренне любите деревню, крестьянство. Как случилось, что профессию выбрали городскую?

— С детства хотел быть военным. После окончания школы пошёл работать на Невьянскую мебельную фабрику — чтобы чем-то заняться до службы в армии, и когда получил повестку — запрыгал от радости. В конце срочной службы предпринял попытку поступить в военное училище (неудачную из-за проблем со зрением), в мае 1976 года вернулся домой. Встал вопрос о профессии и вузе, но ответа я не находил и загрустил. Поделился печалью с одноклассницей. Она сказала: «А почему бы тебе не стать юристом?» И я поступил в Свердловский юридический институт.

1975 год. Фотографирование у развёрнутого Боевого знамени части по уставу было высшим поощрением для срочников. Неизвестный фотограф.

С первых месяцев учёбы я начал понимать, чувствовать — это моё. Оказалось, у меня есть нечто важное для юриста — понимание документа. Документы (акты) сопровождают людей постоянно. Жизнь каждого человека с документа — свидетельства о рождении — начинается и документом — свидетельством о смерти — заканчивается. А между рождением и смертью — их тысячи. Документ не просто социально значим, он имеет цивилизационную ценность. Для меня документ — как живой организм, я его понимаю, даже чувствую. Иногда задаю в шутку коллегам, студентам вопрос: «Любите ли вы документ так, как люблю его я?»

— Можно сказать, повезло с выбором профессии…

— Мне вообще везло — крупно и не раз. Прежде всего, с моей семьёй. Затем — с выбором вуза и, стало быть, профессии. Везение во многом проявилось и во встрече с кафедрой хозяйственного права Свердловского юридического института, учителями в профессии и в жизни.

Думаю, мне повезло и с моим характером — я оптимист и не лишён самоиронии. Разделяю заложенную в одном из гариков Игоря Губермана мысль: «Поскольку жизнь, верша полёт, чуть воспарив, — опять в навозе, всерьёз разумен только тот, кто не избыточно серьезён». Это помогает адекватнее воспринимать жизнь, минимизировать, компенсировать или нейтрализовать некоторые её негативные проявления (и черты характера, с которыми мне не повезло).

Конечно, не только это помогает жить. Главное — не утратить интерес к жизни, а вместе с ним и её смысл. Важно, чтобы не дал о себе знать «синдром верстака».

— Синдром верстака?

— Поясню. Я с детства любил что-нибудь мастерить из дерева. В седьмом классе загорелся идеей обустроить себе верстак, начал тщательно подбирать инструменты, любовно приводить их в порядок. И вдруг осознал: после окончания восьмого класса я уеду в Невьянск для продолжения учебы в девятом-десятом классах, и образцовый верстак мне не понадобится. Я расстроился и охладел к его обустройству. Так я открыл для себя «синдром верстака» — осознание утраты перспективы, влекущее потерю интереса, нарушение душевного равновесия. С тех пор стараюсь избегать ситуаций, когда он может меня настичь.

«Договор — моя любовь»

— В науке вас знают как правоведа, специалиста по гражданскому праву…

— Специализируюсь на договорном праве, читаю лекции по этому предмету. Договор — моя любовь (как объект научного исследования). Обычно гражданско-правовой договор рассматривается как некий придаток к закону-регулятору. На самом деле договор тоже является регулятором и в этом качестве сопоставим с законом. Заключая договор, свободные люди своей волей и в своём интересе сами творят право для себя. Такое право, думаю, и является по-настоящему частным правом. Говоря так, не умаляю значения законов и прежде всего Гражданского кодекса.

— Вы — один из его авторов.

— Участие в разработке проекта Гражданского кодекса считаю одной из главных своих профессиональных удач. Я работал над главой проекта о хранении (вещей), которая в действующем Кодексе стала 47-й. Было это в 1994–1995 годах. Так основательно я не занимался, пожалуй, ни одним другим законопроектом.

Примечательно, что ведущую роль в создании Гражданского кодекса сыграли два наших земляка. Сергей Сергеевич Алексеев, выдающийся правовед, был инициатором подготовки нового российского Гражданского кодекса и осуществлял стратегическое руководство созданием и продвижением проекта. Станислав Антонович Хохлов (юрист от бога, как справедливо называл его Алексеев), много лет проработавший в Свердловском юридическом институте, был душой коллектива разработчиков, автором многих положений и конечным редактором проекта первых двух частей Кодекса.

Надо сказать, Гражданский кодекс рождался непросто. Часть первая Кодекса с минимальным перевесом голосов была принята Государственной думой 21 октября 1994 года и направлена в Совет Федерации, который рассмотрел и отклонил её из-за неприемлемости главы 17 о собственности на землю. Советское гражданское законодательство себя изжило, экономика страдала от правового вакуума. Новый гражданский кодекс был необходим стране. Но казалось, после вердикта Совета Федерации сделать уже ничего нельзя. Тогда Алексеев с Хохловым начали искать выход.

В те дни я как раз был в Москве и стал свидетелем тех событий. Выяснилось, что Совет Федерации отклонил Кодекс на два дня позднее 14-дневного срока, установленного российской Конституцией. Юридическая зацепка была найдена, и 29 ноября Алексеев пишет президенту Ельцину письмо, я сам его видел. Хохлов тут же везёт пакет в Кремль и передаёт первому помощнику президента — Илюшину, который кладёт его на стол президенту. Тот, прочитав письмо, незамедлительно приглашает его автора к себе, и в ходе часового разговора Алексеев убеждает президента подписать Гражданский кодекс. В итоге президент 30 ноября 1994 года подписал Кодекс.

— Были ли интересные, малоизвестные сегодня детали, сопутствовавшие созданию Кодекса?

— Вот смотрите (открывает Гражданский кодекс): глава 47-я о хранении вещей, в ней параграф третий о специальных видах хранения. Каждому из них посвящена одна статья, кроме хранения в ломбарде. Ему отведено две статьи: 919-я «Хранение в ломбарде» и 920-я «Не востребованные из ломбарда вещи». Спрашивается, почему вопреки структурной логике параграфа часть норм о хранении в ломбарде выделена в отдельную статью, причём с несколько неуклюжим названием?

— И в чём секрет?

— В марте 1995 года в авральном порядке завершалась работа над проектом части второй Гражданского кодекса, дабы его успела принять Государственная дума первого созыва. Хохлов при окончательной доводке проекта исключил одну из статей в главе о расчётах и, чтобы не перенумеровывать все последующие статьи проекта, решил статью поближе разделить на две. Наиболее подходящей для этого оказалась как раз статья «Хранение в ломбарде». В этот момент я был рядом и попытался возразить. На что Хохлов сказал: главное — успеть закончить проект к сроку, пусть даже с некоторыми шероховатостями, иначе принятие части второй Кодекса затянется надолго. Проект был завершён в срок, Госдума первого созыва успела принять часть вторую Кодекса, 1 марта 1996 года она вступила в силу, а 2 декабря того же года Хохлов умер, успев подержать в руках своё детище. …Следующая часть Кодекса, третья, была принята только через шесть лет.

— К областному правотворчеству вы тоже приложили руку…

— С начала 1990-х годов наш Институт философии и права УрО РАН, откликаясь на запросы времени, стал активно заниматься правовыми разработками в интересах Свердловской области. К моей родной цивилистике, науке о гражданском праве, добавилось ещё одно направление исследований — региональное законодательство и правотворчество. Пришлось разрабатывать научные и методические основы для формирования областного законодательства.

Запомнилось, как в 1993 году мы с коллегами по институту работали над проектом Конституции Уральской Республики. Связанные с нею события проходили на фоне противоречий между центральной и региональными властями. Уральская Республика не была признана, но фактом своего появления помогла закреплению в российской Конституции принципа равноправия субъектов Российской Федерации.

Не менее интересной была работа в 1994 году над проектом Устава Свердловской области. Но среди более чем двух десятков областных законопроектов, к которым мне довелось приложить руку, наиболее значимым считаю проект областного закона «О правовых актах в Свердловской области».

— Законотворческая работа — сложный и ответственный вид юридической деятельности?

— Если, например, ошибка судьи, неверно применившего закон, единична, то ошибка законодателя множится на количество применений ошибочного законоположения. Важнейшей установкой законодателя, как и врача, должна быть заповедь «Не навреди».

Писать законы — особое и редкое искусство. Не каждый юрист, даже обладающий учёной степенью, предрасположен к законопроектной работе. Разработчик законопроектов должен уметь облекать идеи в форму юридических конструкций, обладать чувством законодательного стиля и вообще иметь вкус к законопроектной работе. В разработке большинства законопроектов требуется участие не только юристов, но и других самых разных специалистов. Уже давно я вывел формулу: не всякий законопроект может быть сделан одними только юристами, но ни один законопроект не может быть сделан без юристов.