Дача как Родина

На своей даче под Белоярским знаменитый драматург Николай Коляда написал множество пьес. Он говорит, что именно в деревенском доме, похожем на тот, в котором он когда-то родился и вырос, ему легко работать: здесь покой и запах Родины.

На подъезде к даче Коляды, в тупичке деревенской улицы, нас встречает коза. Она привязана к колышку аккурат у дороги. Автомобиль пугает её, и она начинает носиться кругами: никак не проехать, приходится остановиться.

Фото: Павел Ворожцов

— У нас тут все из-за неё встают, — у ворот дома встречает Николай Владимирович в своей фирменной тюбетейке. — Коза Машка безобидная, только бестолковая, не пугайтесь. Пойдёмте во двор, у меня тут всё запросто.

Проще не бывает, точно. Вместо воображаемой классической двухэтажной дачи посреди традиционного стриженого газона перед нами — слегка покосившийся деревенский дом колхозных времён прошлого века. Фасад с облупившейся краской. Трава до колен. В палисаднике перед окнами — рябина.

Рябину в палисаднике знаменитый драматург посадил лично лет 20 назад молодым саженцем. Фото: Павел Ворожцов

— Рябину сам сажал, — немного гордится Коляда. — Да вот в огороде ещё две ёлочки и сосну — теперь большие.

Деревья пышно разрослись, стоят привольно — места кругом хватает. В огороде у драматурга — лишь бурьян и крапива.

 В огород, где растут посаженные Колядой две ели, сосна и молодой дубок, пробраться непросто — всё заросло травой, крапивой и иван-чаем. Фото: Павел Ворожцов

— Нет, у меня не только крапива, — шутит хозяин и ведёт гостей через воротца в огород. — У меня ещё растёт молодой дубок. Уже два года. Я за ним ухаживаю, берегу: мне его моя студентка Юля Ионушайте, заведующая литературной частью кировского «Театра на Спасской» привезла. Из лермонтовских «Тархан». Здесь, под Екатеринбургом, дубы обычно не растут, а у меня есть.

Пока ещё слабоватый росточек спрятался среди зарослей цветущего иван-чая. Николай Владимирович заботливо выдергал сорняки возле него, и видно — поливает. Хотя лето в этом году и так дождливое, но молодому дубочку это здорово: влага нужна молодым корням.

Дача Николая Коляды: снаружи... Фото: Павел Ворожцов     

— Почему на даче такое запустение — можно ведь и дом поправить, покрасить заново, и траву скосить, и палисадник поставить новый, и старинные деревянные окна заменить на эти… как их… на стеклопакеты!

— А зачем? — удивляется Коляда и проводит нас в дом. — Мне этого не надо. Мне так нравится. Дому 80 лет, в нём прежде жил председатель сельсовета. Это нормальный деревенский дом. Я в таком родился и вырос у себя в Пресногорьковке в Северном Казахстане. Мама у меня в такой вот русской печке пекла хлеб, потому что мы были победнее. А соседи побогаче хлеб покупали в магазине. И я бегал со своим хлебом к соседке меняться: мне казалось, магазинный вкуснее, а ей — наоборот.

...и внутри. Фото: Павел Ворожцов

В первой комнате дома, справа от двери, стоит диван. По-советски важный, наверно, 1960 года выпуска. Или даже пораньше.

— Это диван поэта Бориса Рыжего, — поясняет Коляда. — Когда я был редактором журнала «Урал», Рыжий сказал, что в редакции должен быть диван. Купил где-то и привёз его. После, когда помещение редакции стали ремонтировать, диван не вписался в новую обстановку, и я увёз его к себе на дачу. Теперь Рыжего нет, а его диван — у меня.

Диван Николаю Коляде достался от поэта Бориса Рыжего. Фото: Павел Ворожцов

В другой комнате дома, в горнице, в углу — голландка. Хорошая исправная печка, покрытая листовым железом, крашенным алюминиевой краской. Коляда по-хозяйски пробует, тёплая ли: говорит, топил накануне — замёрз, жары не было. У окна — стол со стулом. Рассказывает: здесь пишет свои пьесы. Интернета на даче нет, телевизора — тем более, отвлекаться не на что. За пару недель театрального отпуска вполне могут появиться два-три новых драматических произведения.

За этим столом Коляда пишет в уединении свои пьесы. Фото: Павел Ворожцов

— Чувствую себя здесь как в детстве, дома. Работаю легко. Вот однажды проснулся утром и вышел в магазин, а там продавщица с синяком под глазом за прилавком выдаёт буханки хлеба людям в очереди и рассуждает: «Вот вы говорите — счастье. А его кто-нибудь видел? Вы видели? Я — нет». Я пришёл домой и записал эти слова. А потом на сцене «Современника» их говорила блистательная Елена Яковлева. В другой раз ко мне пришёл сосед Мишка и сказал: «Ты что уезжаешь, а дом оставляешь без хозяина? Без хозяина дом оставлять нельзя. Хозяин уедет, а дом носом — клюк». И я тоже эти слова записал, и после их произносил Гафт в «Современнике». Здесь нормальная русская жизнь. Так у нас все живут. И я как все, чем лучше?

 Русская печь на даче Коляды — как в детстве, в такой же его мама пекла хлеб. Фото: Павел Ворожцов

Во дворе дома, в ограде то есть — уже почерневшие от старости деревянные скамейки. Здесь каждый год 30 июня драматург проводит читку новых пьес, когда заканчивается его фестиваль «Коляда-Plays». Наезжает народу — человек 200, а то и больше. 

— Давно вы здесь дачником?

— Купил дачу 21 год назад, именно этот дом выбрал из-за стационарного телефона. За годы здесь мало что изменилось: работы в Логиново как не было, так и нет. В советское время здесь был колхоз, в 90-е годы всё развалили, оставили людей в бедности. И ноги моей не будет в Ельцин Центре. Построили мемориал, теперь зовут меня — лекцию прочитать или мастер-класс провести. Ни за что не пойду. Как могли всё забыть, сколько людей погибло в 90-е, какой может быть мемориал Ельцину?! У меня список огромный из погибших в то время друзей, из родственников, знакомых… В яму вся страна опустилась.

Фото: Павел Ворожцов

— Привозите в деревню иностранцев с «Коляда-Plays». Зачем?

— Да, нынче были у меня македонцы, румыны, поляки, сербы и немцы, — улыбается Николай Владимирович. — Пусть смотрят, как мы живём. Некоторые интересуются не моей дачей, а тем, как живут рядовые деревенские жители. Я их веду к соседям в обычный небогатый дом.

Во дворе на деревянных скамьях каждый год по окончании фестиваля «Коляда-Plays» драматург проводит читку новых пьес. Фото: Павел Ворожцов

Никогда не забуду, как в 92-м я был в немецком Штутгарте на чеховском спектакле «Три сестры», и холёные немки кричали со сцены: «Нах Маскау, нах Маскау, нах Маскау!», а зал ржал. Ржал над нами, потому что это было смешно — хотеть в Москву в то время, когда на Тверской в три ряда стояли московские интеллигенты и рабочие и торговали барахлом, только чтобы не сдохнуть. Мне хотелось заехать кулаком в эти ржущие рожи… А теперь меня зовут в Ельцин Центр. В Европе много что про нас говорят и думают — а пусть видят, как нам живётся.

• Опубликовано в №130 от 20.07.2017