Рок, опера и… карма

• Опубликовано в №067 от 16.04.2016 Расширенная версия

Почти десять лет судьбу Екатеринбургского оперного, круто изменившуюся к лучшему, связывают с именем одного человека — директора Андрея Шишкина. При этом сам Андрей Геннадьевич прошёл за эти годы, образно говоря, путь от Голгофы до Олимпа. Обструкция, которую в столице Среднего Урала устроили ему вначале даже коллеги, сменилась на какой-то момент жёсткой критикой любых его начинаний. Теперь же у театра и его директора — полный успех. Лавры, фурор, хвалы…

В ситуациях опалы и триумфа этот человек неизменно сохранял редкостное внешнее спокойствие.

— Никогда не забуду день, когда вас представляли коллективу. Зал битком: сотрудники театра — в партере, в ложах. И отовсюду вопросы. Зарплата? Репертуар? Жильё? Места в детсадах?.. Проблем оказалось много больше, чем годами представлялось со стороны. И все их обрушили на только что назначенного нового директора. На вас. Как назло, и погода в тот летний день была на редкость пакостная. Дождь. Холод…

— Да, 1 июля 2006 года было плюс два на улице… Когда я ехал сюда, мне говорили: это будет труднее, чем я могу себе представить. Но после успеха в Башкирском театре у меня было ощущение силы. Там же получилось! Хотя театр там не менее трудный, с национальной спецификой.

Тот первый день в Екатеринбурге, с одной стороны, как во сне. С другой — я помню всё, что было на том собрании. Что спрашивали, как отвечал. Трудным было даже не само собрание. Труднее было начать работать. «Ужас от происходящего пришёл позже» (смеётся). Во-первых, уже в декабре пришла ревизия (и ушла только три года назад). Во-вторых, тотальное сопротивление коллектива, нежелание ничего делать, тем более — то, что предлагал я. Плюс смена кадров. Трудно снять, уволить. Но ещё труднее было найти людей — я же никого в городе не знал. Приходилось вглядываться в каждого человека: каков он? Главный бухгалтер, главный инженер, начальник отдела кадров, один зам. директора, второй зам, главный художник, главный дирижёр…

Долгое время приходилось работать, не видя результата. Сейчас, когда у театра уже несколько «Золотых масок», начинаешь сознавать: что-то получилось. А ведь прошло десять (!) лет. До сих пор ощущение заведённости: надо что-то делать, делать, делать, идти вперёд… Было безумно трудно потому, что надо было создавать систему. По четыре-пять-шесть оперативок в день! Одни выходили, другие уже в приёмной. Я же не мог работать один, но я выбирал какие-то главные акценты. Первый акцент — выпуск спектаклей. «Снегурочка» — «Корсар» — «Каменный цветок» — «Травиата» — «Хованщина»… Надо было чётко определиться с названиями и организовывать, выстраивать график работы пианистов, дирижёров, хора. До какого-то времени сам бегал-проверял: все ли уроки в классе взяли солисты? А что в декорационном цехе?

Но уже через полгода, в феврале, театр поехал на гастроли в Португалию. Не скрою: противостояние продолжалось и тогда. Иные солисты говорили: это тебе Португалия нужна, а мы можем и не ехать, ты нам так «бабки» раздай. Коллектив был безумно заточен на деньги. Меня это так поразило: ведь это же театр! Как можно говорить: будем петь на столько, на сколько платишь; будешь платить больше — будем петь лучше…

На самом же деле деньги не являлись тем фактором, что может стимулировать людей. Важно было создать иную обстановку в театре: от «Где наши «бабки»?» человек — каждый!— должен был перейти к разговору про новый спектакль, новую партию. Если спектакль едет на гастроли — должен быть кураж обязательно участвовать в нём. Переломить атмосферу в эту сторону — вот что было самое трудное.

На премьере «Сатьяграхи». Об этом спектакле на сцене Екатеринбурского оперного Андрей Шишкин (в центре) мечтал, когда большинство даже не знало о существовании такой оперы. Фото: Полина Стадник

— Сложность была ещё и в том, что вы — «человек со стороны». Приезжий. «Варяг»… При той скрытой и явной агрессии, нападках внутри театра и извне иногда казалось: ну сколько же может выдержать человек? Бросит, уедет… Не бросил. Что помогло выстоять?

— Понимаете: в 28 лет я стал директором Костромского областного драмтеатра. Он — второй в России по возрасту после Ярославского. Там всё пропитано духом Островского, традициями. Я проработал там меньше года — не хватило сил побороть худрука, который думал явно не о высоком искусстве. Ушёл, понимая: надо взять паузу. Пригласили заместителем министра. В табели о рангах должность вроде выше, но одно дело — кабинет в министерстве, другое — театр в 600 человек.

Сделав паузу, вернулся в театр — в драматический, в Уфу. И всё это время внутри анализ-рефлексия: «Ушёл — значит, не получилось? А может, надо было делать иначе?».

Поэтому здесь я уже понимал: это не вторая попытка, это последняя попытка. Нельзя больше давать себе права отчаиваться. А потому даже мысли не возникало — уехать, бросить. Да, было безумно трудно. Надо выпускать спектакли, а почти каждый день какие-то проверки. И Водоканал, и Мосторемонт… Не было разве что (смеётся) Рыбнадзора…

В Башкирском оперном театре, с дочерью Майей. Снимок сделан лет 12 назад. Кадр редкий, но символичный: для нашего героя Театр и по сей день – главная любовь и семья. Фото из личного архива Андрея Шишкина

А что давало силы? Наверное, мысль: не уйти — единственный способ выжить. Тогда было не до «Масок», не до театральных конкурсов. Только одно желание — работать, работать, работать… Кстати, именно в коллективе была и моя сила. Помните, когда театр уже совсем отчаянно прессинговали извне, коллектив выступил с публичным обращением: хватит недоверия и интриг, дайте работать. Удары были против меня, «варяга», но это же были удары против театра. В какой-то момент люди это осознали. Под давлением извне мы сплотились, стали едины в решимости доказать собственную состоятельность. Прибавилось единомышленников в театре. Я уже был не один!

Иногда думаю: я родился в маленьком городе. Считается, что рождённый в провинции всю жизнь стремится в центр. Может быть. Но для чего? Для ЧЕГО я рождён? Провести 100-летие оперного театра в Екатеринбурге? Уже, состоялось. Но оказывается: можно вести театр дальше, есть иные высоты. Убеждён: случайностей не бывает. Происходящее с тобой запрограммировано. Это — судьба. Карма. Полагаю, что и моё место здесь — не случайно. Ещё работая в Уфе, я почему-то именно сюда, в Екатеринбург, не раз, по схеме обменных гастролей с ТЮЗом, Драмой, Музкомедией, привозил свой театр. Постоянно приезжал на фестиваль «Реальный театр». Жизнь словно готовила меня — съезди, познакомься. Тебе там жить и работать…

— Умение достойно сносить превратности судьбы, отстаивать своё «Я» — благоприобретённое или идёт из детства? В детстве могли, например, кому-нибудь в глаз дать? В качестве защиты?

— Вряд ли. Я был трудяга. Сплошные пятёрки. Если четвёрка — в семье драма. Потом — золотая медаль. (Кстати, такими же воспитал и детей). Учился в физико-математическом классе, куда, как вы понимаете, отбирали лучших. В силу этого в самом классе уже было заложено соревнование. Олимпиады, конкурсы — всех мыслимых уровней. И я выражал себя не тем, чтобы кулаком врезать, а проявить характер, знания, волю. Да, был как все — обидчивый, ранимый, вспыльчивый, эгоистичный. Это сохранилось и во взрослой жизни. Но!

Тут придётся сделать скачок во времени. В 1992 году я ушёл из министерства культуры. Понял: работа чиновника — не моё. Невозможно оценить собственный труд: результат очень размыт. В 1990-х все зарабатывали деньги. И я оброс системой малых предприятий. Бывал и за границей. Однажды встретившиеся мне в индийском аэропорту кришнаиты сказали: «Как так? Ты был в Индии, но не был во Вриндаване…» Я доехал до него. Стал читать о нём и вообще об Индии. Думаю, это и повлияло. Формально всё продолжалось: система малых предприятий, деньги, учредители, бухгалтера, но ментально это уже было нечто другое. Я всё время читал: «Упанишады» и «Пураны» и «Бхагавад-Гиту» — первые восемь песен, каждая по четыре тома. И я знаю, о чём «Бхагавад-Гита». Я был там, я видел всё. Своими глазами. В том числе храм Кешава Дев, где родился Кришна…

Когда вернулся потом на госслужбу — директором драматического театра, я вернулся уже другим. Это к вашему вопросу об отношении к жизни. Вот это поменялось. Исчезли худшие качества — ранимость, обидчивость, вспыльчивость. Появилось умение держать удар. Опера «Сатьяграха» в нашем репертуаре — личностно дорогой для меня спектакль: путь оказался похожим. Приходилось противостоять не насилием, а трудом. В самые трудные для театра времена мы не отвечали ударом на удар, не делали заявлений в прессе, не вступали в перепалку с оппонентами. Отвечали работой. Появилась и большая терпимость к людям — мне становилось жалко тех, кто впустил в себя агрессию, кто направлял её как бы против меня и театра, но агрессия разрушала их самих.

Конечно, у меня было собственное отношение к происходящему — и раздражение, и досада, но я не позволял ему проявляться вовне. Всё было внутри.

— Андрей Геннадьевич, судя по вашей биографии, к театру-то вы не сразу вырулили. С удивлением узнала: был даже авиационный институт…

— Нет, к театру сразу! В детстве я был мальчик болезненный, ревматический. Четвёртый-шестой классы заканчивал экстерном. Сидел дома, ноги — у батареи. Много читал античной литературы. А ещё, помните, как много тогда было пластинок с записями художественного чтения. Я их слушал. Как много выражал человеческий голос! А по выходным по ТВ обязательно показывали спектакли. Таганка, Театр Маяковского, Моссовета… Я был настолько влюблён в это, что понимал: моё! Но (улыбается) мама сказала: закончи авиационный, получи военный билет, а потом иди куда хочешь.

Повезло! В авиационном познакомился с мальчиком из интеллигентной семьи: в их доме я не только перечитал всю их огромную библиотеку. Чужие люди, поняв мои стремления, практически за руку привели меня в Уфимский драматический. И на оборонном предприятии, куда я был распределён, объяснили, что к чему. Отработав три года, я ушёл в театр и упивался тем, что могу наконец жить театральной жизнью. Да, занимался экономикой. Но! Баланс я на спор делал за ночь (смеётся), а всё остальное время…

Тогда был пик театральных экспериментов: новые условия хозяйствования, фонды развития, КТУ — коэффициент трудового участия. Директор отдал мне всё это «на откуп». И мне это было безумно интересно: я дневал и ночевал в театре. ЛГИТМиК или ГИТИС не заканчивал, но моего экономического образования мне хватало, чтобы заниматься театральным менеджментом (кстати, тогда и слова-то такого не знали. Это сегодня каждый второй — менеджер). Я был причастен к выработке принципиальных решений по театру: куда движемся, что включаем в репертуар, куда на гастроли едем. А ведь тогда, в советское время, театры по два месяца проводили на гастролях… Так что театр отнюдь не случаен в моей жизни.

Андрей Шишкин: «В детстве и отрочестве у меня была мечта стать менеджером рок-группы. Стал директором оперного. Тоже неплохо!»

— Рискну предположить — именно музыкальный театр, поскольку наслышана, что в молодости вы очень сильно увлекались музыкой. Правда, это был рок… Послушайте, а как это может стыковаться — рок-музыка и опера?

— Достоинством школьного физико-математического образования было не только то, что ежедневно(!) у нас было по четыре урока физики и математики (физкультура, труд, история, география шли факультативно). Я в институте сопромат, как семечки, щёлкал… Достоинством было ещё и то, что в этом классе собрались личности. А время было какое? Стиль жизни, образ жизни — рок-мышление. «При нас» выходили альбомы групп, которые стали кумирами для многих поколений. Эти группы творили сегодня, сейчас, и мы, как из печи пироги, передавали их записи друг другу.

Вот вы говорите «в молодости», а я и по сей день (а закончил школу в 1977-м, почти 40 лет назад) прихожу домой и прослушиваю три-четыре концерта за вечер. Потом — джаз. Засыпаю-просыпаюсь… И два альбома с утра. Это постоянно!

— По сей день?!

— Без этого никак. Постоянно всё на слуху. И постоянно читаю о роке — кто, что, где. На каком-то этапе я даже предлагал: могу по памяти составить рок-энциклопедию. Распишу и группы, и составы, и альбомы. В алфавитном порядке… О, это большая часть жизни! В Уфе удалось создать клуб филофонистов. Удалось познакомиться с человеком, который написал вторую в СССР (после Ландсбергиса) кандидатскую по рок-музыке. Он расширил мои горизонты. Вместе с ним я поехал в Ленинскую библиотеку, и в туалете (!) перефотографировал рок-энциклопедию Ивэна Стамблера. Без ложной скромности, у меня энциклопедические знания в области рок-музыки. Это единственное, в чём я понимаю (улыбается). В отрочестве даже была мечта стать менеджером рок-группы, но стал я директором оперного театра. Тоже неплохо!

Когда возникло предложение возглавить Башкирский оперный, волею судеб начал активно покупать DVD и СD по опере. И читать, читать. Сейчас, когда мы выбираем очередную оперу для репертуара, мы, например, с режиссёром Ушаковым можем сцепиться не на шутку, профессионально. Я в этом случае не просто администратор. Знаю, в каком театре что и в какой интерпретации идёт, какие голоса и амплуа нужны для той или иной партии.

Сейчас мы стали активно приглашать постановщиков из-за границы. И очень сильно подкупает режиссёров, дирижёров, когда, разговаривая с ними, обнаруживаешь: ты не просто чиновник, ты не случайный в музыке человек. Говоришь с ними на одном языке. Для них это просто открытие. А мне (улыбается) проще в данном случае вести переговоры.

— Придя в театр, вы сделали акцент на насыщении репертуара. Постановок было много, но — подчеркну — они были традиционные, академические, за что вас тоже били со всех сторон. И вдруг театр делает рывок: зарубежные гастроли, блестящие эксперименты с классикой, «Золотая маска». Случайностей не бывает. Получается: тот начальный этап был звеном некой стратегии?

— Действительно, какое-то время мы упёрто, до самозабвения ставили классический, преимущественно русский, репертуар. Делали академический «советский театр». С живописными декорациями. С классической трактовкой. Руководствовались многими целями: во-первых, впереди было 100-летие театра, и к нему надо было подойти не только с гала-концертом, а с достойной афишей. Во-вторых, интенсивный выпуск спектаклей — способ формирования сильной труппы (под премьеру всегда ищутся лучшие исполнители). И это же позволило консолидировать коллектив, подчинить некой идее, кредо. Наконец, это позволило заполнить зрительный зал (сегодня заполняемость — 91 процент, а я помню годы, когда, случалось, на сцене было больше людей, чем в зале).

И этот упёртый, критикуемый труд дал результат. Количество перешло в качество. Первая «Золотая маска» — за «Любовь к трём апельсинам». Неожиданная. Мы ведь даже сами не сразу заметили перемены в себе, но театр реально начал меняться. Значит, сформировалась команда, позиция. В итоге театр стал другим. А мы (улыбается) подвели под это идеологическую базу, которая нам самим нравится. В 1980-е театр называли «уральским феноменом», он был креативным, новаторским (здесь впервые пели «Силу судьбы» на итальянском, за оперу «Пророк» — Государственная премия, и т.д.). Сейчас мы возвращаем театру его реноме: каждый спектакль должен отличать наш театр от других…

Другое дело — как при езде на велосипеде, произошло переключение скорости. Возник другой уровень. Сегодня иных режиссёров, с кем работали, мы уже и не позовём. Мы вошли во вкус работы с людьми иного уровня. Вот после премьеры «Онегина» многие задавали вопрос по поводу современной трактовки. О'кей! Можно было сделать и традиционный спектакль, в исторических костюмах, как хотели все (возможно, это было бы даже выгоднее — на этот школьно-программный спектакль автобусами бы приезжали классы из других городов). Но я понимал, что это будет шаг назад относительно того вектора, который задан, той идеологии, что исповедует театр.

И «Сатьяграху» сегодня мы можем позволить себе. Раньше это было нереально. Мы сами были не готовы. И всё вокруг было против нас — пресса, общественность. Что бы мы тогда ни поставили — я понимал: всё равно не воспримут. И мы терпеливо ждали своего звёздного часа.

— Качественный рывок театра многие связывают с получением в 2008 году правительственного гранта, а ещё со статусом. Мол, федеральный театр — к нему и пиетет особый.

— Да в федеральном-то подчинении театр — с 1979 года! Но когда я его принял, здесь была самая низкая зарплата и самая высокая текучка кадров, самые неукомплектованные цеха. Хор ушёл…

Грант… Грант-то можно по-разному использовать. Мне кажется, мы — яркий пример того, как заработали деньги. Мы хор восстановили. Он не хуже того, который ушёл. Восстановили балет. Переукомплектовали оперную часть труппы, и теперь что ни голос, то — песня. Наши солисты поют уже и в Мариинке, и в Большом.

А теперь нам говорят: ну, вы же федералы, вам же легко. Конечно, «федеральный» — это статусность, это благо для этого театра, помощь Москвы. Но это — не устаю повторять — и счастье региона, что у него есть федеральное учреждение. Надо использовать эту статусность для знаковости региона. В конечном счёте работаем-то мы именно на регион.

— Хотя всё чаще и чаще представляете своё искусство вне региона и даже вне России. Я — про гастроли. Театр начал выезжать за рубеж в то время, когда коллеги из других театров не могли себе позволить выехать даже в соседний город. Доброхоты, правда, и тут не упускали возможности съязвить: мол, едут не в Европу, а на второстепенные азиатские сцены.

— В театре должны быть гастроли — я так воспитан. Для артиста гастроли — необходимый инструмент. Условие жизни. При долгой работе на стационаре происходит «замыливание», привыкание. Гастроли же — встряска, необходимость и умение мобилизоваться.

Конечно, на тот начальный момент оставались ещё наработки по Уфе, связи с импрессарио в Бангкоке, в Португалии. Личные контакты и позволили несколько раз вывезти труппу. Но я понимал: надо срочно создавать структуру управления, в том числе — международный отдел. И уже с участием его сотрудников мы начали методично писать во все концы мира — заявляясь на разные фестивали. И сегодня вы сами видите наши маршруты: Сербия, Италия, Португалия, Израиль, Германия, Лихтенштейн, Швейцария, Австрия. Вот она, Европа. Но на это ушло восемь лет. И большие сцены пришли после того, как мы много ездили по Азии. Чудес не бывает!

Как-то мы спорили со Славой Самодуровым. Он: «Германия — это не престижно, не поедем». А я ему: «Ты сознаёшь, какого качества у нас претензии? Нам уже Мюнхен не престижен» (улыбается)… Но самое главное — театр «подсел на наркотик» гастролей. Есть желание выезжать. И мне кажется, удалось показать людям: зарубежные гастроли — не только и не столько доллары, сколько — возможность увидеть иные сцены, театры, мир.

Считается: слон с поднятым хоботом привлекает в жизнь человека удачу. Но неплохо приложить в этом и собственную руку. Хоть в Индии, хоть в России. Фото из личного архива Андрея Шишкина

— Многие сегодняшние тренды театра связаны конкретно с вашим именем, лично вашей инициативой. Так было, например, с «Сатьяграхой», оперой Филипа Гласса, впервые поставленной в России. К тому же — на санскрите.

— Очень певучий язык. Восточные языки вообще красивы. У меня сохранились друзья в Индии. Сикхи. И они говорят на разных языках, в том числе — на урду (пенджаби, белуджи, синд). А недавно я узнал, что много индусов имеют античные корни. Доблестные люди. Красивые. С характером. Когда они беседуют на санскрите — как это красиво звучит! Просто сказка.

— Использовали служебное положение, чтобы приобщить уральцев, и шире — россиян, к красоте и философии вашей любимой Индии?

— Я 13 раз был в Индии. Но когда-то, как я говорил, Восток и для меня самого стал неожиданностью. Воспитанные на отечественной и западной литературе, мы ничего не знаем о философии Востока. К сожалению. И более того, смотрим вульгарно на кришнаитов, предполагая, что это какие-то «неправильные люди». Судьба дала мне шанс понять этот мир. Я мог оттолкнуть это, не принять. Я видел многих туристов, которые приезжают в Индию со своей водой и ею чистят зубы: дальше отеля, мол, сплошная грязь. Таких большинство. Елена Петровна Блаватская ещё в XIX веке писала: люди полярно противоположно воспринимают Индию. Одни видят только грязь, другие — высочайшую духовность, какой нет на Западе. Когда-то мы поехали в Индию с приятелем: он — больше по барам, а я пошёл пешком по всем их храмам. Теперь-то я понимаю: карма. Это было не «я приехал», это судьба меня привела туда. Для чего-то. С какой-то целью. Теперь я её осознаю. Прошли годы — и мы поставили «Сатьяграху». Великое благо, что в опере нет диалогов, почти нет сюжета, всё пение — это пение гимнов из «Бхагавад-Гиты». Фактически это мантры. И актёры говорят: сознаём, что своим спектаклем мы способны сделать это место намоленным.

Да, вначале я относился к тому миру как к экзотическому, непонятному. Но съездил в Индию раз, два, три… Ездил по работе. Но в свободное время брал такси и ехал из Дели в Варанаси. Потом оказался на могиле Прабхупады, в храме Мадана-Мохана, в храме Кришны — Баларамы Всемирного общества сознания Кришны. Читал. Расспрашивал.

— Слушайте, а как же вы общались?

— По-русски. Находил русских, которые при храмах работают. Меня брали за руку, водили, показывали, рассказывали. Там очень много русскоговорящих. Интеллектуалов. Начитанных. Умных.

…Паломничество — это не просто «посетить какое-то святое место». Это не остаётся без следа. Есть какая-то энергия, магия, нам до конца не понятная, необъяснимая. Не случайно же я оказался во Вриндаване или, позже, на месте кремации Индиры Ганди, Махатмы Ганди, Раджива Ганди — всё имеет какой-то смысл. Более того: 26 января, в День республики, в Дели проходит знаменитый парад, на который я время от времени езжу, а рядом в автомобиле проезжает Рахул Ганди, сын Раджива Ганди, внук Индиры Ганди…

Знаете, в Екатеринбурге живут махровые материалисты (улыбается). Башкирия ближе к народным поверьям. Перед тем как поехать на Урал, я в Уфе попал к медиуму, одному из самых сильных. И он сказал: «Будет безумно трудно в Екатеринбурге (поэтому я был готов к непростой жизни тут), но вместе с тем я вижу в вашей ауре какое-то свечение — таких цветов в России я не видел». Я начинаю рассказывать ему про Восток. Ах, вот в чём дело! Значит, вот что на вас повлияло так сильно, что вы восприняли, приняли восточную философию. И это, очевидно, выражается в поведении, мыслях. В частности — в позиции «не противостоять», не озлобляться, быть спокойным, но не сдаваться, относиться ко всему как к кармическим последствиям, которые необходимо прожить…

Известно: «грузят» до того, пока можешь везти. В самые тяжёлые моменты я сознавал: жизнь продолжает испытывать. Значит, ещё могу нести эту ношу. Так это же благо!

Досье «ОГ»: Андрей Геннадьевич Шишкин

• Родился в г. Уфе (Республика Башкортостан) в 1959 г.
• В 1983 г. окончил Уфимский авиационный институт по специальности «Экономика и организация производства»
• По экономической специальности работал на Уфимском моторостроительном производственном объединении (1982–1985 гг.), в министерстве культуры и национальной политики БАССР (1990–1992 гг.), на малом предприятии «Зеро» ТОО (1993–1997 гг.)

Карьера в театральном пространстве:

• 1985–1989 гг. – главный бухгалтер Республиканского академического русского театра драмы Республики Башкортостан
• 1989–1990 гг. – директор Костромского областного драматического театра им. А. Н. Островского
• 1998–2001 гг. – директор Республиканского академического русского театра драмы Республики Башкортостан
• С 2001 г. по июнь 2006 г. – генеральный директор Башкирского государственного театра оперы и балета
• С июня 2006 года – директор Екатеринбургского театра оперы и балета
• Заслуженный работник культуры Российской Федерации
• Заслуженный работник культуры Республики Башкортостан
• Женат. Трое детей: Анастасия (сотрудник энергетической компании), Майя (11-й класс), Андрей (курсант Пермского суворовского училища)