Американка с уральскими корнями, оформлявшая оперу «Пассажирка», - о тайнах и заповедях профессии сценографа

Первое международное послание в честь Дня театра написал в 1962 г. французский писатель и художник Жан Кокто. Сегодня наиболее значительные сценические работы вроде «Пассажирки» (Вита Цыкун с эскизами к опере) – послание Театра миру. Фото: А.Кунилов

Первое международное послание в честь Дня театра написал в 1962 г. французский писатель и художник Жан Кокто. Сегодня наиболее значительные сценические работы вроде «Пассажирки» (Вита Цыкун с эскизами к опере) – послание Театра миру. Фото: А.Кунилов

Люди этой театральной профессии появляются перед зрителями разве что на поклонах во время премьер. Меж тем именно они создают «картинку» – наиболее запоминающийся, зрительный образ спектакля. А потому в Международный день театра, который традиционно проходит под девизом «Театр как средство взаимопонимания и укрепления мира между народами», есть много оснований представить крупным планом Виту ЦЫКУН, американского сценографа с уральскими корнями.

– Вита, в Интернете, видимо, невольная либо злая шутка про вас – будто вам 109 лет…

– (смеётся) А я выгляжу на 109? Возраст, правда, вещь относительная. Например, видя на улице школьников, радуюсь, что мне не нужно идти в школу.

– Школа оставила грустные воспоминания?

– Как у всех. Я много прогуливала школу. Тем не менее окончила её с отличием. Особенности памяти: быстро схватываю, и мне скучно, если что-то долго объясняют… Предвижу вопрос – нет, моя школа была не здесь. Я прежде не видела Свердловск-Екатеринбург. На Урале впервые. Меня увезли из России в 12 лет. Моё возвращение сюда – спустя 26 лет. Очень волновалась, что мой русский будет плох. Дома, с родителями, естественно, говорю на русском, но терминологию по-русски не знаю, потому что работала прежде только в Европе и Америке. Иногда приходилось объясняться с коллегами на пальцах либо рисовать…

Дизайн для Метрополитен-опера

– Вы работаете по всему миру. Существуют ли национальные школы сценографии, подобно тому, как есть, например, русская актёрская школа?

– Конечно. Мне очень повезло: моя жизнь по месту и времени проживания делится примерно на три равные части – Россия, Израиль и сейчас Америка. Соответственно, знаю три разные художественные школы. Израильская и европейская делают упор на оригинальность идеи художника, его импульсивность и фантазию. Американская – на максимальный документализм: если вы создаёте спектакль о Второй мировой войне – сначала надо досконально изучить её. Чтобы в работе читалось: вы это знаете. А если каким-то образом вы хотите интерпретировать историю – необходима жёсткая аргументация на основе своей исследовательской работы. И как всегда, у монеты две стороны. Дизайн в Европе более оригинален, но часто – дурацкий. Дизайн в Америке – детальный, хорошо исследованный, но порой это ведёт к творческой закрепощённости, скуке. Когда на тебе огромный багаж из знаний, обстоятельств, подробностей, из-под него трудно «пустить собственные ростки». К счастью, я училась и той, и другой школе.

– Пропустили русскую…

– Русская вошла в мою жизнь благодаря отцу. После отъезда из Свердловска он был директором школы эстетического воспитания при Одесском литературном музее, и я в детстве училась у него и его коллег рисунку, скульптуре, графике. Не было никакой закрепощённости, а было потрясающее соединение классики (нас учили штриховать, выводить светотени) с полётом детской фантазии, что очень поощрялось. Не знаю, так ли это нынче в России, но в моём детстве было так, и это дало фундамент всему.

– У любого профессионала (и чем больше он погружён в профессию, тем сильнее это ощущается) проявляется профессиональная деформация. Актёры запоминают мимику, жесты, характеры. У журналистов – «стойка» на возможного героя. Есть что-то такое в вашей профессии, ориентированной на визуальный мир?

– Я всё фотографирую. Или зарисовываю. У меня есть личная цифровая библиотека, с разделами – интерьеры, интересные люди, экстерьеры, текстуры… В долгих перелётах пересматриваю фото, пытаюсь рассортировать. Когда наступает момент оформлять какой-то проект, обращаюсь сначала к своим фотографиям. Это визуальное коллекционирование происходит постоянно. Ведь никогда не знаешь, каким будет следующий проект. Может, придётся оформлять что-то про Древнюю Грецию, или про космос, или про Советский Союз. Всё может пригодиться – неизвестно, что в каком контексте может сыграть. И, конечно, идёт накопление технической информации: мы всё-таки прикладные художники – то, что делаем, напрямую зависит от бюджета, от того, сколько времени дано на воплощение замысла, сколько людей будут участвовать в проекте и какой у них уровень мастерства. Зависим от всех. Да, сами придумываем концепцию. Но потом – с ужасом, с трепетом – передаём её в руки театра или киностудии, продюсерам. И начинается борьба замысла с реальностью. Довольно брутальная борьба.

С мужем (Дэвид Адам Мур, оперный певец – на втором плане). «Обычно мы смотрим на карту и выясняем – кто где будет через несколько месяцев, где будет шанс пересечься и на сколько дней». Фото из личного архива Виты Цыкун

Я «оформляю» судьбы

– «Пассажирка» в Екатеринбургском оперном – ваша первая постановка в России. 110 актёров. Костюмов – от 130 до 160… Когда идёт примерка, входит ли в обязанности профессии самоощущение актёра? Актёры – люди мирные, благополучные. А художнику по костюмам надо было одевать «узников концлагеря».

– Не люблю термин «художник по костюмам». «Костюм» – что-то клоунское, карнавальное. Что-то вроде цирка. Оболочка, которая не несёт в себе истории. Я художник по персонажам. На сцене или в кино всегда заключаю в свой рисунок уже и характер человека. В противном случае возникнет фальшь, а зритель это мгновенно чувствует. Не знаю, как точнее сказать: я «оформляю» не костюмы. Я «оформляю» людей с их судьбами.

– Откуда черпали информацию? Например, про карманы на робах заключённых? Про то, что одежду для них шили две немецкие фабрики?

– Бытует мнение, что люди в концлагерях были серой массой. Да, здесь человека обезличивали, пытались обезличить. Но если на документальных фото с узниками концлагерей в одинаковых одеждах всмотреться в каждого – нет, они неодинаковы. Люди остались личностями, несмотря на то, что в каждом старались убить именно это. По фотографиям видно: и робы были неодинаковы – немного другого цвета, другого покроя. Узников было такое количество, что одна фабрика не в силах была справиться. Шились они на разных предприятиях – соответственно, отличались друг от друга. Мы старались сохранить индивидуальность одежды – потёршиеся воротнички, дырки, разные карманы (карманы и впрямь были только у привилегированных узников – у капо, которых немцы выбирали для поддержания порядка). Или вытачки на женской одежде – тоже только у привилегированных узниц, которые хотели даже в этом ужасе «выглядеть».

Когда работаешь в исторической постановке – очень важно приблизиться к тому периоду истории, о котором рассказывается. Два года назад в Ирландии я оформляла оперу «Тихая ночь» о Первой мировой – там были французские, шотландские, немецкие солдаты. Мне было важно, чтобы формы разных стран были исполнены правильно, точно. Собирать информацию было намного сложнее… О Второй мировой, к счастью, архивов гораздо больше – документы, фотографии, воспоминания участников. Сохранилась даже кинохроника. Во многих странах есть центры холокоста, аккумулирующие эту информацию, включая персональные вещи бывших узников – от одежды до игрушек. В Израиле, в Иерусалиме – самый большой в мире Центр холокоста под названием «Яд ва-Шем» (в переводе – «Рука и имя»). Полагаю, название оттого, что в концлагерях на левой руке узника делалась татуировка номера. У людей отнимали имена – заменяли их цифрами…

– Работая с коллегами – портными, швеями, актёрами, вы рассказывали им то, что сами узнали – о концлагерях, о судьбах?

– А как иначе? Чтобы на сцене не возникало фальши, каждый должен лично, до сердечной боли прожить эту историю. Например, если актёры, надевавшие робу узников, видели, что брюки внизу, у кого больше, у кого меньше, «запачканы» – за этим сразу возникал сюжет: значит, где-то этих узников гнали по грязи… Или оторванный рукав на куртке – очевидно, была какая-то потасовка. Снова – возможность для домысливания образа, судьбы, деталей. Актёрская фантазия начинает работать. Вот почему, повторюсь, мне важно, чтобы каждый персонаж, даже в конц­лагере, был индивидуален.

Тема настолько сложная, депрессивная, что я предпочитала делать эскизы не дома. Например, где-нибудь в кафе. Чтобы вокруг было ощущение хорошей жизни. Иначе потом было просто не уснуть. А когда говорили с коллегами о реальных судьбах заключённых – порой доходило до слёз. Ведь были те, кого концлагерь абсолютно ломал: кто-то даже закончил жизнь само­убийством (некоторые бросались на колючую проволоку под электрическим током). Но были и другие, кто прошёл Освенцим, выжил, а потом ещё и создал семью, нарожал детей. Всё зависит от настроя внутри себя. Не от внешних обстоятельств. Кстати, когда мы работали над «Пассажиркой», узнали: в Екатеринбурге живут 15 бывших узников конц­лагерей, в том числе Освенцима. Они были приглашены на премьеру…

(R)evolution. На оперной сцене – Стив Джобс

– Вы работали с визуальными образами во многих фильмах, «одевали» шоу эстрадных знаменитостей, вплоть до Леди Гаги. В сравнении с театром для сценографа это большая разница?

– Большая! И многопластовая. В театре зритель далеко от объекта. Если делать мелкие детали в одежде – их не будет видно. Если же вы всё-таки хотите детали – они должны быть довольно большие. Это как рисовать картину методом пуантилизма. Вблизи – мелкие точечки, а издалека вы видите объект.

В кино камера может подойти очень близко. Поэтому заранее с режиссёром и оператором обсуждаем, что будет видно вблизи, а что издалека. Например, если бы мы снимали эпизод в этой комнате – я спросила бы: камера будет поворачиваться на 360 градусов, на 180 или «будем снимать только этот угол». Кино заставляет мыслить более абстрактно, потому что и мне, и оператору надо всегда понимать, как это будет выглядеть в итоге, держать в голове весь фильм. Если фильм начинают снимать с финала (а такое происходит), то надо знать, как должен выглядеть начальный эпизод, как будет развиваться цветовая гамма и т. д. Это испытание…

– Так же, как и для актёра, который должен помнить, где какие эмоции.

– Зато (улыбается) в кино можно обмануть. Известный приём: хотите снять испуг – снимайте актёра выше колен, а его попросите встать в ведро с холодной водой. Визуально – получите эмоцию! В театре это надо прожить.

– А Леди Гага и Кортни Лав, с которыми вы работали? Там ведь на сцене не театр переживания, а театр-зрелище, шоу…

– О, это был интересный опыт! Леди Гага – как Майкл Джексон, огромной величины звезда в поп-музыке. Я работала с ней на нескольких проектах. Один раз это было на телевидении. Ещё были её концерты в Берлине и Лондоне. С Кортни Лав мы делали театральную постановку (музыкальный альбом в театральной форме) и ездили с ней по стране… Всё – зрелище. Для меня всё – story. Даже в музыкальных альбомах, в каждой песне есть какая-то история. И в опере своя история, и в фильме. Жанры разные, но с точки зрения дизайна задача одна и та же – развитие персонажа (если делаю одежду) либо мира, в котором персонаж существует. Единственное, что меняется, – бюджеты. С Леди Гагой они были астрономические. И там с тобой работают целые цеха. А были авангардные маленькие проекты, на которых я и шила сама, и декорации сама раскрашивала. И надо уметь работать в разных ситуациях. Чем больше художник умеет сам – тем лучше.

– Насколько сценограф должен быть образован технически? Надо же понимать: твоя фантазия должна иметь шанс быть воплощённой на сцене…

– Сейчас оформляю декорации для мировой премьеры оперы про Стива Джобса, легендарного человека, который придумал компьютеры «Макинтош», айфоны. Опера будет называться «Революция». «Revolution of Steve Jobs». При этом буква «р» – в скобках, то есть подчёркивается слово «эволюция». Согласитесь, возникают нюансы. Спектакль будет в Оперном театре Санта-Фе в Америке, потом поедет по Америке и в Италию. С точки зрения дизайна это свето- и видеоинсталляция. Придумала сложные технические декорации. На каждом объекте инфракрасные датчики, которые будут посылать сигналы в камеру, камера – в компьютер, а он будет «видеть» в реальном времени, как движется декорация. Видео будет перемещаться синхронно. Очень дорогая технология, но театр пошёл на то, чтобы собрать под неё деньги, поскольку опера – про технического гения. Значит, надо соответствовать. Простыми кулисами не обойтись.

К счастью, мой муж Дэвид Адам Мур, оперный певец, ещё и видеохудожник. Пару лет назад мы создали с ним в Нью-Йорке экспериментальный коллектив «GLMMR» (в переводе – «придавать свету память, движение и актуальность»), который занимается альянсами кино и сценографии. Хотим, чтобы видео на сцене было не просто картинками, взятыми из Интернета, а было бы конкретно связано с данной историей. Муж и я часто снимаем сами, иногда сами делаем анимацию. В зависимости от сложности проекта приглашаем профессиональных операторов. Уже было несколько проектов. Недавно – «Winterreise» («Зимний путь») Шуберта, который гастролировал по всей Америке. Это камерный цикл для баритона и фортепиано, а мы сделали мультимедийный проект с декорациями, анимацией, видео…

– Как считаете, российский опыт сценографии может пригодиться вам в будущем?

– Русская школа очень сильная. Здесь, в Екатеринбургском театре, потрясающие мастера в пошивочном цехе, в обув­ном. Они не переставали меня удивлять: любая идея, эскизы воплощались на высочайшем уровне. Люксус! В других странах это прикладное мастерство заметно ниже. Потеряно, утрачено. Общеизвестный факт – в мире постепенно исчезают мастера, которые умеют делать пуанты. Или пачки для балерин. Это мастерство передаётся из рук в руки. Должно передаваться. Но молодые люди, увлечённые компьютерами (комфортные условия, работа дистанционно, большие деньги), не хотят работать руками. Думаю, что я сейчас ловлю последнюю волну мастеров. Грустно. Конечно, будет театр и будет кино – но всё перейдёт в какую-то иную фазу.

«Что вдохновляет? Сама жизнь. В разных её проявлениях — хороших и плохих. Надо просто активно смотреть вокруг. Смотреть и видеть. В этом, как понимаете, тоже есть разница». Фото из личного архива Виты Цыкун

Театр? Искусство коллаборэйшн

– Сценограф – не режиссёр, от которого в спектакле всё зависит, и потому все вокруг почтительны и послушны. Сценографу приходится иногда «терпеть звезду»?

– Душераздирающих конфликтов не было. Хотя сложные люди встречаются, конечно. Поскольку очень много езжу (практически каждый месяц – в другом городе или в другой стране), наблюдаю много разных культур – вижу и «общий знаменатель». Он в том, что мы все – люди: неважно, на каком языке мы говорим, где живём – все хотят есть, все хотят спать, растить детей, хорошо проводить время в отпуске. Общего много больше, чем мы предполагаем или чем нам про это говорят власти в разных странах. Поэтому даже когда встречаешься со вздорной звездой – понимаешь: очевидно, в жизни с человеком что-то произошло. Судьба сыграла злую шутку. Стараюсь увидеть, «где человек добр», либо понять причину проблемы. В конце концов, не я же выхожу на сцену, а эти люди. Важно, чтобы им было удобно. Если неудобно – значит, я плохо сделала свою работу.

Да, есть дизайнеры, которые говорят: я так придумал – пойдёшь на сцену так. Нет, нет и нет. Наше искусство – искусство коллаборэйшн. Сотрудничества. Спектакль создаётся сообща, и мы взаимозависимы. Художник не может существовать без певца, певец – без дирижёра, дирижёр – отдельно от режиссёра, а режиссёр – без художника по свету… Знаете, когда в цирке работают воздушные акробаты – под ними натягивают сетку. Мы – вот эта сетка. Чтобы на сцене никто не «упал». Чем теснее работаем, тем плотнее сетка, тем меньше дыр. Меньше возможностей творческого провала. Когда видишь плохой спектакль или фильм – возникает вопрос: люди там друг с другом не работали, что ли? Костюмы, режиссура, декорации, свет – всё по отдельности. Жуть. Невозможно смотреть. И не потому, что люди не талантливы – просто не нашли общего языка.

– Вита, вы член Международного профсоюза художников. Защитой каких прав занимаетесь?

– Чтобы стать членом проф­союза художников, надо было сначала пройти определённые экзамены, чтобы проф­союз удостоверился в твоей профессиональной состоятельности… Художники – люди, не искушённые в своих правах, тем более в их защите. Случаются проблемы с продюсерами, администрацией театров, при заключении контрактов, и очень здорово, что кто-то помогает защищать их права профессионально. Бог мой, могла ли я предположить в детстве, что буду защищать права художников и что вообще сама буду художником. В Израиле, в Молодёжном театре для детей советских эмигрантов, куда я попала в 16 лет и где мы ставили и греческие трагедии, и Хармса, я мечтала о сцене. К счастью, тогда же поняла, что я совсем никудышная актриса, пусть я лучше буду за кулисами. Это тоже важно было понять тогда, а не позже.

– Вы хотели стать актрисой?!

– Не в драме. Я готовилась стать балериной. При Одесском оперном театре училась в балетной школе. Когда переехали в Израиль, занималась ещё в филиале Английской королевской академии балета. Танцевала до 17 лет. Потом случилась травма: я порвала сухожилие в ноге. На этом танцевальная карьера закончилась. Тогда это было жуткой трагедией для меня (на пуанты меня поставили с шести лет, бабушка и мама были концертмейстерами в оперном театре, я вместе с ними приходила на работу, по сути, жила в театре). Много лет даже по телевизору балет не могла смотреть. Сразу слёзы! Но сейчас понимаю – это было к счастью. Балетная жизнь очень сложна. Балерины, как бабочки, быстро сгорают. Но балет меня научил железной дисциплине. Когда «надо» – вариантов нет…

Картинка из фейсбука Виты Цыкун. Принцип жизни: любую проблему обратить в позитив. Автор: Бэнкси, английский андеграундный художник стрит-арта

Досье «Облгазеты»

Вита Цыкун, сценограф, художник по костюмам.

Окончила Tisch School of the Arts при Нью-Йоркском университете, а также аналогичную школу искусств в Университете Тель-Авива.

Как художник-постановщик (сценография и костюмы) работала в оперных театрах Америки – в Сиэтле, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Далласе, Бостоне, Канзасе, Филадельфии, Кеннеди Центре и Оперном театре штата Юта, а также Kristiansund Opera (Норвегия), Theatro Imeras (Афины) и Фестивале Wexford Opera (Ирландия).

В кино и на телевидении работала сценографом нескольких художественных и короткометражных фильмов, получивших награды.

Работы В. Цыкун были представлены на персональной выставке в National Opera America Center в Нью-Йорке, показаны на выставках в Entertainment Industry Expo в Нью-Йорке, Habima National Theater в Тель-Авиве, World Stage Design Exhibition в Торонто, а также в журнале «Entertainment Design magazine».

Член оперной коллегии консультантов при Национальном фонде содействия искусству. Учредитель GLMMR арт-группы в Нью-Йорке, которая объединяет в себе изобразительные искусства, аудиовизуальные технологии и живые выступления.

Живёт и работает в Нью-Йорке.

Ради премьеры «Пассажирки», которую оформляла Вита, её родители, живущие в Америке, пересекли океан. «В Свердловске они жили в 1970-х годах. Только расписались. Мама – пианистка. Папа – математик и художник, занимался наукой. Когда я получила приглашение из Екатеринбурга, папа просил присылать фотографии современного города, чтобы понять, как он изменился. Я посылала…». Фото из личного архива Виты Цыкун

Сегодня — Международный день театра

Уважаемые уральцы, служители и поклонники театрального искусства!

Поздравляю вас с Международным днём театра!

Свердловская область заслуженно считается крупнейшим театральным центром России. В регионе успешно работают более 30 профессиональных театров. Профессионализм, мастерство и талант уральских театральных коллективов давно завоевали признание российского театрального сообщества и постоянно подтверждаются престижными призами и премиями всероссийских конкурсов и фестивалей. Так, в минувшем году спектакль «Ромео и Джульетта» Екатеринбургского академического театра оперы и балета завоевал сразу две премии «Золотая маска» за лучший спектакль и лучшую мужскую роль. В этом году среди номинантов на «Золотую маску» представлено семь спектаклей свердловских театров, которые претендуют на премии в 33 номинациях.

В Свердловской области театральным и концертным организациям оказывается серьёзная государственная поддержка. В 2017 году на организацию деятельности государственных театров и концертных организаций было выделено свыше полутора миллиардов рублей.

В этом году исполняется 85 лет Свердловскому государственному академическому театру музыкальной комедии. Во многом благодаря содействию областных властей в канун юбилея в театре произошла серьёзная реконструкция сцены, что открыло новые возможности перед коллективом театра.

Театральная жизнь региона насыщена яркими событиями, международными конкурсами и фестивалями. Минувший год запомнился театральной общественности XI Международным театральным фестивалем современной драматургии «Коляда-Plays»-2017, VIII Международным фестивалем современного танца «На грани», областным фестивалем-конкурсом на лучшую театральную работу года «Браво!».

Уважаемые работники театра: актёры, режиссёры, художники, осветители, звукооператоры, гримёры, костюмеры, работники сцены!

Каждый спектакль — это результат вашей согласованной командной и очень творческой работы, это сплав таланта, профессионализма, любви к делу и самоотдачи. Благодарю вас за весомый вклад в развитие культуры, за формирование имиджа региона как признанного театрального центра. Желаю вам крепкого здоровья, счастья, благополучия, творческого вдохновения, интересных премьер и благодарных зрителей!

Губернатор Свердловской области Евгений КУЙВАШЕВ

  • Опубликовано в № 051 от 27.03.2018 под заголовком «Всё – зрелище. Всё – story»
Областная газета Свердловской области