Пулинович написала про сундвики из "Икеи". Сюжет, однако...

С каждым диалогом в проекте "Читаем с пристрастием" всё очевиднее: наши собеседники априори определяют в чём-то ход разговора. В 2020 году наши визави в интервью-обзорах "Урала", единственного в регионе толстого литературного журнала, - руководители федеральных литературных "толстяков", корифеи, составившие своё имя в той или иной сфере отечественной (и зарубежной!) словесности. А потому признаюсь: как только становится понятно, кто дал согласие на интервью, готов к диалогу, из содержания очередного "Урала" выбираем для разговора не только ключевые сюжеты-публикации номера, но - такие, чтобы они "зацепили" собеседника. Это нормально. Разговор должен быть равноинтересен обеим сторонам. Нормально и то, что в силу профессиональной специализации собеседника какая-то часть разговора становится объёмнее, подробнее, "вкуснее". Более того, именно здесь возникают "ожидаемые неожиданности" в суждениях, для которых публикация "Урала" - повод.

Так было и на этот раз. Ну мыслимо ли миновать рубрику "Драматургия", размышления о бестселлерах в мировой детской литературе, когда собеседником "ОГ" стал исследователь творчества Шекспира, главный редактор журнала "Вопросы литературы" Игорь ШАЙТАНОВ.

Маленькая мечта девушки Стаси

- Известный драматург Ярослава Пулинович как-то признавалась: в творчестве ей интересно изучать "обожжённые", несчастные души, понимать причины их несчастья. Новая её пьеса "Сундвики" - про таких. Героиня, явно обделённая чем-то в детстве, мечтает о сундвиках, комфортной детской мебели, и "чтобы вокруг красота была...". А место действия? "В ночи завод не спит, возвышается над селом, горит-мерцает красными огнями, похож на Мордор, на огненного дракона, на смерть, на саму смерть". Не сказала бы даже, что это преувеличение. Таких "пейзажей, забирающих людей" и на Урале полно. И помните - "Стася смотрит на завод, грозит ему кулаком". Скажите, на примере той пьесы - чем ценно творчество Пулинович как яркого представителя уральской школы драматургии? При этом - не многовато ли героев-маргиналов в современной драматургии?

- На пьесу Ярославы Пулинович нельзя не обратить внимание. Самое яркое, что есть для меня в этом номере журнала. В современной драматургии вообще (насколько я могу судить) маргиналов много, или я даже сказал бы, что маргинальность жизни – главная тема. Она не выдумана: девяностые маргинализировали нашу жизнь, отбросив на жизненную обочину очень многих, вынужденных не жить, а выживать. Не только людей, но и целые города. Это правда, но правда и то, что драматургия даже в большей мере, чем проза, на этом сосредоточена. Так что не в этом, не в собственно маргиналах - причина яркости пьес. Да, я настаиваю на определении – яркая демонстрация тусклой жизни. И в силу таланта автора, и в силу того, что вся пьеса – о мечте выбраться, вырваться. Несмотря на то, что это мало кому удаётся, а если и удаётся, то без обретения искомого счастья. Усилие – не поддаться, усилие трагическое, поскольку обреченное, поскольку разбивается либо о стену завода, либо о мебель из «Икеи»: сундвики - предел мечтаний, чтобы хоть что-то светлое.

- Атмосферой, главной мыслью "Сундвики" напомнили "Маленькую Веру" - культовый фильм конца 1980-х. Времена разные, а в искусстве "герои нашего времени" не меняются? Что это - несчастье и крест России?

- А моя основная ассоциация была "через голову" перестроечных событий – к Вампилову. За ним тогда, уже после посмертного триумфа, не многие в драматургии последовали, хотя очевидные реплики были. А вот теперешнее возвращение – знаменательно. Речевое, интонационное. В литературе знак качества – интонация. Часто драматурги набивают речь персонажей сниженной лексикой и думают, что слово полетело. А речи нет, поскольку она лексически избыточна, но - не звучит, лишена верного тона. Автор просто не слышит его. А вот Пулинович в этом кратком обмене рваными репликами на «чо» пробуждает узнавание. И, конечно, еще один знак вампиловского присутствия (то, о чем я уже сказал) - надежда на преодоление. Что-то нужно делать – осуществлять мечту с икеевскими сундвиками или восстанавливать забор. Вампиловский забор в пьесе «Прошлым летом в Чулимске» в его приземлённости - конечно, иное, чем сундвик, поскольку никому не принадлежит, а делается для всех. У Вампилова в самой сниженности символа есть жизненная правда и упорство в её достижении. Без красивости и без иронического подтекста, как у Пулинович в финальных словах Стаси по поводу сундвиков, украсивших жилище: «Главное для человека, чтобы вокруг красота была…» Вслед за этой декларацией – реплика мужа Игоря, взявшегося собирать мебель, а по большому счёту - перебивающего мечту бытовой необходимостью: «Красота ей нужна… Где инструкция?».

Слово о "косноязычном" поэте. Биография как жанр

- Небольшая критическая заметка "Батюшков был здесь" оценивает публикацию в "Новом мире", но что для меня важнее и интереснее - поднимает в принципе тему современного состояния биографической прозы. "Биографий" нынче - пруд пруди. Одни читаются влёт, будоражат ум и сердце "образчиком жизни", другие - "лучше бы автор не брался". Хотя в основе и там, и там - реальная судьба достойного героя. В чём тут закавыка? Каковы законы жанра? Вы лично, выбирая "биографию" для чтения, какому автору больше доверяете - историку, исследователю-литературоведу, писателю? В частности - заинтересовались ли, как я, биографией Батюшкова, о которой пишет "Урал"?

- Заинтересовался ли я биографией Батюшкова? Я ею заинтересовался более полувека назад, когда в детстве побывал на тогда практически недоступной его могиле в Прилуцком монастыре, на которой росла картошка, а зона была запретной – военная часть. Батюшков и биография – две темы для меня столь важные, что, боюсь, я тут и исчерпаю весь лимит нашего диалога))). Батюшков – мой земляк, мы оба вологжане. И я уже много лет пытаюсь достучаться до градоначальников, объясняя, какой ценностью для престижа города они владеют. Где есть такая возможность, проходят именные поэтические фестивали. Не говорю о Пушкине и Лермонтове, но – блоковский, тютчевский, фетовский… Места, связанные с этими поэтами, благодаря фестивалям их имени, сразу обретают статус культурных центров. Батюшков в этом же ряду! Это важнейший поэт для русской классики и сегодня - важнейший для выработки слуха к этой классике, поскольку позволяет увидеть её в процессе рождения. «Косноязычный», как памятно сказал о нём Мандельштам, но в каком контексте сказал: «Наше мученье и наше богатство, / Косноязычный, с собой он принёс / Шум стихотворства и колокол братства / И гармонический проливень слез». Мандельштам оценил, а в Вологде даже батюшковский музей закрыли. Стыдно!

Признаюсь, много лет прикидывал написать книгу о Батюшкове – с поэзией и биографией...

- Да что вы?! И мне Батюшков как человек давно интересен. В домашней библиотеке есть книга Виктора Афанасьева "Ахилл, или Жизнь Батюшкова" и относительно недавнее исследование Сергеевой-Клятис в "ЖЗЛ". Любопытен был бы и ваш взгляд на судьбу поэта...

- ... но написал я только предисловие к его томику, вышедшему в 1987 году к 200-летию со дня рождения. В знаменитой серии «Классики и современники». Какой, вы думаете, был тираж? Больше, чем сейчас у Минаева и Робски, – 1 млн экземпляров! И расходился, как горячие пирожки. Тогда, в юбилейные дни, буквально из рук рвали и в Вологде, и в Даниловском. Кстати, о Даниловском, о родовом имении поэта. В рецензии Владислава Толстова в "Урале" на тексты Глеба Шульпякова о поэте сказано, что 34 года душевной болезни Батюшков провёл именно там. Нет, он жил в Вологде в доме, где ещё в XIX веке поместили мемориальную доску. Доска висит, а музей закрыли. Лет 15 назад обнаружили, что сначала он жил в другом доме, но не в Даниловском... Я был очень рад, когда Глеб Шульпяков мне сказал, что увлечён биографией Батюшкова. Батюшковская биография остросюжетна.

О самом жанре биографии постараюсь быть совсем кратким. Всегда им интересовался, но именно как писательской биографией. Очень ясно понял смысл этого жанра, когда сам сел за свою единственную полнометражную книгу в этом жанре – о Шекспире в серии "Жизнь Замечательных Людей". Лакуны в нашем знании о Шекспире всегда восполняли из его произведений. Упоминает персонаж о браконьерстве - значит, верно, что Шекспир в молодые годы браконьерствовал и так далее. Англоязычные биографы ввиду этого обстоятельства в последние десятилетия пришли к биографии без творчества (этот жанр и вообще распространён в западной традиции) – только документы или обсуждение существующих легенд. С таким жанровым решением я в своей биографии не согласился, поскольку творчество – важнейший факт писательской жизни, но, разумеется, вычитывать жизнь из сюжетов не следует. Так что я написал книгу с некоторыми творческими гипотезами, а вот они подсказывают биографические сюжеты, иногда даже даты, но их – достоверных – так мало в шекспировской биографии. Я высказал и мотивировал предположение, что один сонет (104) написан к 30-летию графа Саутгемптона, английского аристократа, одного из предполагаемых покровителей Уильяма Шекспира. Пока что экспертная аудитория согласилась.

Бестселлер для нежного возраста

- С любопытством прочитала о титанических усилиях Корнея Чуковского, когда он шлифовал своего "Доктора Айболита", добиваясь безупречной лёгкости. Нам-то казалось: пишет - как дышит... На примере Чуковского, а также других кумиров нежного возраста (Заходер, Суриков, Носов, Кэрролл, Остер, Михалков, Барто) культуролог Георгий Цеплаков взялся поговорить о том, как создаются бестселлеры в детском жанре. Много верного и спорного в анализе "секретов успеха", когда речь идёт о фабуле, финале произведений, о рифме и детской психике. На ваш взгляд, удалось автору ответить на им же поставленный в заголовке вопрос "Детская литература: как завоевать любовь поколений?". И - пользуясь обозначенными "секретами", любой может создать "нетленку"?))

- Переходим к критике? Критика в «Урале» (впрочем, не буду обобщать – в №6, 2020) мне показалась сильной стороной. Интересна рубрика «Толстяки на Урале»… Я однажды участвовал в этих встречах журналов, давших название рубрике. Важное дело. Но особенно, признаюсь, я был тогда потрясён уральской поэзией, её событийностью – её знают, о ней говорят, она звучит, становится поводом для «баттлов» и проч. А эта рубрика, где и поставлен вопрос ребром про детскую литературу, продолжает объединение журналов и их саморефлексию. Она и информативная, и живая.

Статья Георгия Цеплакова о детской литературе интересна. Снова скажу о своём: мы в «Вопросах литературы» в последние годы для детской литературы открыли рубрику «Только детские книги читать». Признаюсь, даже пожалел, что Георгий – я много лет его знаю и лично, и как умного литератора – не у нас напечатался. Он поставил, как теперь говорят, амбициозную цель – определить сюжетную структуру повествования для детей, которая в отдельных моментах работает и на лирике. Первый обязательный элемент – праздник непослушания. Второй – «Преступление, наказание и … раскаяние». Да, для детей пишут, чтобы обязательно воспитывать, но чуть пережать с дидактикой - и полная неудача, поскольку не воспитывает то, что не будет прочитано. Иное дело, если ввести раскаяние как логичный сюжетный элемент не в качестве морали, а в качестве продолжения действия, все ещё требующего соучастия ребенка.

Для детской литературы особенно важно – увлечь. Интересно на классических примерах рассказывается: что увлекает, а что нет. Почему из двух стихотворений Бориса Заходера «Кискино горе», судя по опросу, куда успешнее, чем «Дождик»? Как Чуковский отбирал всем известные теперь строки для «Айболита», отправляя десятки других в черновой лом, поскольку там не было зримого впечатления, необходимой динамики.

Чуковский и Маршак не случайно оба были знатоками английской детской поэзии, великолепно владели языком. Там был накоплен огромный опыт, и они им мастерски воспользовались, создавая книги, в свою очередь переведённые на множество языков. Не знаю, прав ли, но мне кажется, что, увлекаясь языковыми играми, речевым абсурдом (в детской речи его так много), современные писатели, пишущие для детей, разменяли на абсурд повествовательный дар, не создав своего Гарри Поттера.

И Шекспир "пересолил". Но не в насмешку ли?

- Из прозы номера взгляд остановился на подборке рассказов "Взгоды и урядицы" - просто название понравилось. Но, начав читать и анализировать, не переставала мучиться: тексты вроде лёгкие, с хорошим слогом, забористыми интригами - и всё-таки: каким же это вопросом можно заинтересовать вас, профессионального исследователя шекспировских сюжетов? "Невзгоды" шекспировские и эти, из нашего времени - величины априори разного уровня. И вдруг дохожу до рассказа "Пальтишко серенькое"... О случаях каннибализма в блокадном Ленинграде мы услышали только в последние годы. В литературе же я с такой историей встречаюсь впервые. Страдания людей, прошедших этот ад, не меньше душевных страданий Лира, Отелло, Гамлета. На мой взгляд. Но хотелось бы услышать мнение литературоведа о шекспировских страстях в современной беллетристике...

- Попробую сказать о прозе, но не о прозе номера, а о прозе вообще. Современной прозы я явно переел за двадцать лет моего пребывания в качестве Литературного секретаря Букеровской премии. Первые лет десять я читал весь список – от 40 до 70 романов в год. Хотя в каждый год были несколько романов, которые я был бы готов прочесть и не по должности, количественно перевешивали другие, на которые было достаточно 15 минут. Но чувство ответственности требует... Среди них были и не вовсе дурные, но непреодолимо нечитабельные – одни в силу своей залежалости, другие в силу своей авангардности, особенно помноженной на пошлую фантазию. Авангард – манера короткой выдержки, и повтор тут катастрофичен.

Но и в целом проза на меня производит впечатление, будто её невыносимо много. Знаете, по типу – танцуют все. Устаревает приём, накатанно звучит интонация (с неё я начал и к ней возвращаюсь – вот почему так порадовала Пулинович). Я довольно часто слушаю по разным радиостанциям чтение литературных текстов, аудио люблю больше, чем видео. Как много всего замечательного известного и подзабытого, художественного и документального. Что-то раз за разом повторяют, может быть, "по просьбе трудящихся», определяемой теперь по рейтингу передачи. Среди таких радующих повторов – «Повесть о жизни Паустовского". Интереснейшая автобиография, люди, обстоятельства, а ещё он – признанный мастер пейзажной прозы. Он знал свою силу и нередко затягивал – с оттенками, с изысканным мастерством, смешивая все чувственные впечатления… Чудесно, но ловлю себя на том, что уже и это невыносимо. Хватит, хватит описывать, хочется действия, ситуаций, персонажей.

Слишком часто попадаешь – у совсем не столь мастеровитых авторов – в эту бесконечно тянущуюся колею описания. Впрочем, наверное, я не совсем прав. Описательность бывает убийственной и в трёх-четырёх словах. Помню, давно меня спросили, что такое графомания, и я как-то спонтанно ответил примером, ничьим и всеобщим: «Солнце било в ребристые крыши». После такой фразы я не могу читать дальше. А их ведь много. Можно ли объяснить, что здесь плохо? Лёгкая узнаваемость текста, панибратское олицетворение, эти ребристые крыши – обрывок пейзажа с вымученной деталью…

И все-таки к вашему вопросу – о мере жестокости в литературе. Можно ли соразмерять её с жестокостью жизни? Так порой и объясняют – такое уж время... Жестокости всегда много, а если её не хватает в обстоятельствах, её начинают додумывать и нагнетать, чтобы кровь хлестала. По статистике, в Оксфорде убийство происходит чуть ли не раз в десять лет, во всяком случае, очень редко, а в сериалах про оксфордского сыщика – каждый день.

Нужно ли знать о жизненной жестокости? Увы, да. Но нужно ли её бесконечно транслировать, превращая кровь в клюквенный сок? Вы провели параллель с Шекспиром. Но он начал не с Гамлета и Отелло, а с Тита Андроника в жанре, мода на который совпала с приходом Шекспира в театр. Он и написал в модном жанре «кровавой трагедии», написал с преувеличением – десятка три убийств, изнасилования, отрезание рук, выкалывание глаз, запекание тел в пирог… Эта трагедия в последние десятилетия стала одной из наиболее часто переписываемых на современные нравы. Но не зря подозревают, что Шекспир пересолил – не в насмешку ли над зрителем, любителем жестокости? Сила впечатления - в его неожиданности, а не в педалировании.

Но раз я углубился в свою английскую тему и перешёл на Шекспира, то здесь и остановлюсь. Не все, что сказано, сказано о номере журнала «Урал», но для всего сказанного «Урал» стал поводом. А в самом июньском журнале драматургия и критика показались мне наиболее питательными.

Опубликовано в №117 от 30.06.2020.