Андрей Санников: «Поэт как пилот «Формулы 1» – он умеет делать то, что обычному человеку недоступно и не нужно»

Сразу три повода есть в эти дни, чтобы пообщаться с екатеринбургским поэтом и педагогом Андреем САННИКОВЫМ. 26 апреля он отметил 60-летний юбилей, завтра в Доме писателей (ул. Пушкина, 12) у него состоится творческий вечер, а кроме того, в издательстве «Кабинетный учёный» вышла его книга с непритязательным названием «Андрей Санников. Собрание стихотворений».

Разговаривать с ним всегда интересно – Санников пользуется вроде бы теми же словами, что и мы с вами, но кажется, что совершает на твоих глазах какое-то алхимическое таинство. И хотя в печатной версии нет его колоритных интонаций, думаю, что и читатели «Областной газеты» получат удовольствие.

«После поэта должна остаться книга толщиной в мизинец»

– Андрей Юрьевич, 60 лет для поэта – это время заката или расцвета?

– Поэты – очень разные люди, они по-разному живут, у них разные отношения с даром, которым они обладают. Жизнь настоящего поэта – это не его гастроли, пьянки и разводы. Жизнь поэта – это отношения с его даром. Вот посмотрите – Есенин мало прожил, но он всё успел. Он к тридцати годам в полной мере открылся. А Тютчев начал писать гениальные стихи после шестидесяти: «О, этот юг, о, эта Ницца!.. О, как их блеск меня тревожит! Жизнь, как подстреленная птица, Подняться хочет — и не может…». А он ведь современник Пушкина. А Пушкин состоялся ещё раньше. Лермонтов – совсем ещё мальчик, которой в двадцать семь успел состояться как прозаик.

– А вы-то как Есенин или как Тютчев?

– У меня есть ощущение, что я успел сделать то, что я должен был сделать к этому возрасту. Я написал не очень много, и это всегда было для меня важным. Я с недоверием, с подозрением и высокомерием отношусь к поэтам, которые пишут обильно, потому что каждое стихотворение – это важнейшее событие в жизни человека. Человек же не может сутки напролёт хохотать, а потом сутки напролёт рыдать. И так 365 дней в году. Появление стихотворения – это проявление потрясения, происходящее с поэтом, и оно вовсе не обязательно может выражаться внешне. Поэт на некоторое время может стать необычайно молчаливым. Я доверяю поэтам, которые пишут не обильно, в том числе себе. И своему дару.

Книга, которая сейчас вышла – это триста страниц. И этого более чем достаточно. Я вообще полагаю, что после поэта должна остаться книга толщиной в мизинец. Читателю и литературе этого достаточно. Я написал несколько сотен стихотворений очень высокого класса, которые вызывают у меня благодарность своему поэтическому дару и восхищение им.

Долгое время мне в глаза заглядывала необходимость высказаться по поводу моей малой родины – Урала. Мне надо было очень точно, нежно и одновременно беспощадно рассказать о наших с ним отношениях. Я успел это сделать совсем недавно – в «Зырянских стихотворениях». Так что долг, который у меня был перед поэзией, я выполнил. Всё, что я сделаю дальше, это будут замечательные бонусы – когда человек выходит в сад, а на плечо ему садится птица, а по траве подбирается енот с сияющими печальными глазами.

Если стихи не вызывают неприятия, значит, про них скоро забудут

– Вы всегда так трепетно отзываетесь о своём поэтическом даре. Когда вы поняли, что такой подарок судьбы у вас в жизни есть?

– То, что это подарок, я понял довольно поздно, где-то после сорока лет. До этого я относился к нему как к муке, потому с детства мне казалось, что вокруг меня существует некий заговор. При мне люди специально говорят какими-то уродливыми, нищенскими словами, слушают плохую музыку, потому что они мне не доверяют. Не могут же они слушать Льва Лещенко или шансон. Я уже тогда понимал, что я какой-то инакий. И это не давало никаких преимуществ совершенно.

Дар, который пришёл ко мне в виде визуальной потусторонней зрячести, ощущения и управления звуками, я ощутил лет в шестнадцать. Когда я мог смотреть на небо и видеть некоторые картинки. Это не были приступы сумасшествия, это было именно иновидение. Человек одарённый, имеющий талант, он не счастливее других, он просто другой. То, что ему дано, это примерно как длинные мышцы у эфиопского бегуна. Он счастлив от этого? Нет. А те, у кого их нет, совсем не несчастны из-за их отсутствия.

Дар – это такое живое существо, которому ты интересен, которое является твоим другом, наставником, самым близким, может быть. Беседы с со своим даром и составляют счастье жизни настоящего поэта.

– Смотрю я на афишу вашего творческого вечера. «Легендарный поэт, икона нонконформизма, живой классик…»

– Это не я. Это те, кто делал афишу, так про меня написали.

– Но вы согласны с такими эпитетами?

– Конечно. Потому что несколько важных изменений, которые произошли в современной русской поэзии, связаны с моей работой. С моей образной системой, работой со звуком, с моими учениками. Это будет мне засчитано без сомнения. Но для этого нужно было не сидеть подпершись с бутылкой, а работать ежедневно и ежечасно – заниматься с учениками, говорить только о важном, не позволять себе ничтожных текстов. Если про меня написано в академическом учебнике, по которому учатся все слависты, наверно, меня уже можно отнести к классикам.

– По моему разумению, у поэзии в России было несколько этапов. Если очень схематично, то когда-то она обитала в великосветских салонах, был период, когда поэты собирали стадионы. Мне кажется, что сейчас поэзия существует только в узком кругу самих поэтов.

– Настоящие стихи – это то, что говорит себе самому о себе человек в присутствии Бога. Когда нельзя врать, нельзя написать плохо. И только так. Стихи, написанные для употребления другими, они могут быть отличными, а могут и не быть. Настоящая поэзия уникальна – это то, чего раньше не было. А для того чтобы товар получил широкое распространение, нужен привыкший к нему, нуждающийся в нём потребитель. Стихи с новой образностью или форсированным эмоциональным рядом – они не в числе потребностей обычного читателя. Надо понимать, что некоторое время ты будешь писать для себя и о себе. И только потом произойдёт чудо – найдутся те, для кого твой дар тоже является собеседником. И они начнут относиться к твоим стихам так же, как относишься ты – с благодарностью, с потрясением.

Поэт работает на крайних границах литературных техник. И мало шансов, что стихи будут мгновенно поняты современниками. Мы же понимаем, что уровень подготовки, уровень владения словом у обычного человека и у поэта несравнимы. Поэт обладает таким же отличием от обычного человека, каким обладает пилот «Формулы 1» от обычного автолюбителя на дороге. Он умеет делать то, что обычному человеку недоступно и не нужно. Если стихи сразу признаются как совершенно понятные и годные к употреблению, не вызывают протестов, споров, неприятия, это означает, что их так же скоро и забудут.

– То есть настоящий поэт обречён на славу только когда-нибудь потом?

– Совсем не обязательно. Может и вовсе не получить никогда, а может и при жизни. Как тот же Есенин или Маяковский. Но мы должны понимать, что удобные стихи, они скорее всего являются сервисом, а не поэзией. Ларису Рубальскую или Илью Резника никто в XXII веке читать не будет. А Есенина будут.

– А Санникова?

 – Конечно. И Виталия Кальпиди, и Андрея Санникова, и Виктора Александровича Соснору, и Алексея Леонидовича Решетова. Я полагаю, что у меня временной запас по стихам лет сто.

От рэпа совершенно эйфорический восторг

– Про книгу расскажите, пожалуйста. Как её составляли?

– Это, можно сказать, сборник всего, что выходило раньше. Я вообще пишу книгами или большими циклами. Стихи внутри имеют общие образные линии, общие интонации, эмоциональные связи. В каждой книге сохраняется моя творческая манера, но стихи собираются по разным причинам.

Составлена книга хронологически, и это даёт удивительный эффект. Выясняется, что я не менялся, а лишь обнаруживал новые области пространства. А реакция на происходящее в моём иномирии что в стихах юношеских, что в нынешних, – одинаковая.

И вот что ещё важно – те стихи, которые были написаны лет сорок назад, воспринимаются как написанные только что. На них нет отпечатка того времени. К примеру, двадцать лет назад пейджер был символом продвинутости, а сейчас это уже глубокий анахронизм. Во всей книге обнаруживается лишь одно слово, значение которого молодым читателям придётся поискать в Википедии – «кинескоп».

– Книжка выглядит очень солидно. Раскройте тайну – за чей счёт банкет?

– Это удивительная история. Для меня это первый опыт, когда я книгу издаю не за свои деньги. Для меня такой полиграфический шедевр – это очень дорого. На 90 процентов издание профинансировали участники группы «Каста».

– Вот так поворот сюжета! Что общего может быть у вас с известными рэперами?

– Среди моих учеников есть Михаил Епифанов (поклонникам рэпа он более известен как Шым. – Прим. «ОГ»). И ребята взяли на себя все хлопоты, связанные с изданием моей юбилейной книги, за что я им очень признателен.

– Тогда просто вынужден вас спросить про русский рэп. Что это – настоящая или ненастоящая поэзия? И поэзия ли вообще?

– Как и в любой другой сфере, в рэпе есть люди абсолютной одарённости, а есть и ничтожества. Сам факт существования рэпа – это повод для моего злорадства над теми, кто русскую поэзию пытался столкнуть в стандарт, существующий в западной культуре – библиотечно-университетский. Когда за стихи выдают аморфные, пятноподобные, нерифмованные, не ритмизированные тексты о жизни маргиналов-очкариков. Русский рэп фактически с нуля появился, это же не голос негритянских кварталов. Рэп – это потребность и слушателей, и исполнителей говорить о чём-то важном, и говорить обязательно в рифму. У меня от этого совершенно эйфорический восторг.

– После юбилейных хлопот и торжеств чем займётесь?

– Творческие планы обалденные. Продолжаю в двух онлайн-проектах заниматься поэтической педагогикой. Нас, поэтов-педагогов, мало в стране. Обычно студентам рассказывают, как поэты вешались, ссорились с властями, разводились, пили. А надо рассказывать об устройстве стихов, речи. У меня очень благодарные ученики, и я получаю от этого огромный кайф. Думаю, что и они тоже.

А сейчас есть у меня ещё одна задумка. Мы часто встречаем на улице вывески – «Юридическая консультация». Я хочу в Екатеринбурге открыть кабинет поэтической консультации. У нас полтора миллиона жителей, и у многих, я уверен, есть потребность прийти, поговорить о стихах, показать свои тексты. Раньше эти функции выполняли литературные консультации при толстых журналах, которые содержал Союз писателей. Сейчас этого нет. Разобрать стихотворение, вылечить вывихи, которые в нём попадаются, просто не с кем. Такой кабинет на одной из улиц города – это было бы и полезно, и прикольно.

• Опубликовано в № от 28.04.2021