Достоевский: "Я не уныл и не пал духом. Жизнь везде жизнь. Жизнь - в нас самих..."

Он всегда для меня больше, чем классик из учебника литературы. Из-за него чуть не ушла в науку – тема «От журналистского факта – к художественному образу» уже была одобрена. С ним, будучи невезучей  в конкурсах-лотереях, победила-таки в викторине, которую когда-то к юбилею Достоевского проводил Объединённый музей писателей Урала. От сборника повестей в качестве награды можно было и отказаться (дома – 30-томное собрание сочинений), но храню его как дорогую память. Достоевский же! Многие его романы прочитаны не на один раз. И всё-таки… Каждый раз, как задумаешься, оторопь берёт: возвращаясь с каторги из Сибири, Фёдор Михайлович останавливался в «моём» городе. Всего на один день.

«В Екатеринбурге мы простояли сутки…»

Не стоит, по большому счёту, обольщаться: вряд ли один-единственный день, проведённый в Екатеринбурге, был решающим в жизни великого писателя. Были в его судьбе дни куда более значимые. Но для уральцев, конечно же, важна любая подробность, связанная с пребыванием писателя на Урале. Самый ценный документ, хранящийся в фондах Объединённого музея писателей Урала, – свидетельство самого Фёдора Михайловича.

«В Екатеринбурге мы простояли сутки, – сообщает он в письме от 23 октября 1859 года А.И. Гейбовичу, – и нас соблазнили: накупили мы разных изделий рублей на 40 – чёток и 38 разных горных пород, запонок, пуговиц и проч. Купили для подарков и, нечего грешить, заплатили ужасно дёшево, так что здесь чуть ли не вдвое стоит. В один прекрасный вечер, часов в пять пополудни, скитаясь в отрогах Урала, среди лесу, мы набрели наконец на границу Европы и Азии. Превосходно поставлен столб, с надписями, и при нём в избе инвалид. Мы вышли из тарантаса, и я перекрестился, что привёл наконец Господь увидеть обетованную землю. Затем вынулась Ваша плетёная фляжка, наполненная горькой померанцевой (завода Штритера), и мы выпили с инвалидом на прощание с Азией, выпил и Николаев, и ямщик (и их же как вёз потом)..

Подчеркну: письмо с обратной дороги, из Сибири. Домой. Соответствующее и настроение: радостные покупки, прогулка по лесу, фляжка с померанцевой. А ещё то, что читается между строк: волнующие ожидания встреч с прежним кругом, возвращение к литературе. Но рискну предположить: минуя отроги Каменного Пояса, Достоевский не мог не вспоминать свой первый путь –ТУДА. Дорога же в Сибирь была горька и плачевна. К месту каторги и ссылки ехал молодой (27 лет!) человек, ещё совсем недавно переживший нежданно-негаданно свалившуюся на него славу писателя.

«Времени даром не терял: выдумал два романа»

Роман «Бедные люди» (1846) за одну ночь сделал Достоевского знаменитым. Имя автора повторял весь литературный Петербург. «Новый Гоголь явился», – воскликнул Некрасов, принеся рукопись Белинскому. Фраза стала крылатой, повторялась из уст в уста. Впереди были «Двойник», «Белые ночи», блестящая литературная будущность, которую прочили многие… Всё прервалось так же мгновенно, как и началось. За участие в кружке Петрашевского, за чтение на одной из «пятниц» письма Белинского к Гоголю отставной инженер-поручик и литератор Достоевский был арестован и препровождён в каземат №9 Петропавловской крепости. Ни пера, ни чернил, ни книг, ни людей. Заживо погребённый.

А затем Семёновский плац и объявленное только тут решение: «За покушение к распространению… сочинений против правительства… на основании Свода Военных постановлений подвергнуть смертной казни расстрелянием…»

Гулкая барабанная дробь. Поднявшийся на помост священник. Балахоны с капюшонами – одеяние смертников. Команда «На прицел!». Лязг ружейных затворов. Сердце, которое безумно колотится. Новый раскат барабанной дроби и – помилование («неуместный царский экспромт», горько пошутит Петрашевский). А следом – чтение настоящего, вместо первого – фарсового, приговора: «Фёдора Достоевского… в каторжную работу в крепостях на четыре года, а потом в рядовые».

В реестре ссыльных Достоевский будет записан как «грамотный разнорабочий». Всего-то. Ни намёка на писательский труд, принадлежность к литераторам. Ни малейшей перспективы заниматься сочинительством, хотя даже в Петропавловской крепости «времени даром не терял: выдумал три повести и два романа» (вспоминал о себе Достоевский).

Какие повести?! Какие романы?! Сибирь пахнула на него могильным воздухом каторги ещё на Урале. С дороги он пишет брату Михаилу Достоевскому: «Я промерзал до сердца. Тяжёлым был переезд через Урал. Грустная была минута… Лошадь и кибитки завязли в сугробах. Была метель. Мы вышли из повозок, это было ночью, и стоя ожидали, покамест вытащат повозки. Кругом снег и метель, граница Европы, впереди Сибирь и таинственная судьба в ней. Назади всё прошедшее – грустно было, и меня прошибли слёзы».

По многим признаниям Достоевского, самым угнетающим на каторге была невозможность нигде и никогда остаться одному, невозможность так необходимого писателю уединения – хотя бы на секунду, на минуту, на час. Другая драма – отстранение (по чужой воле!) от пера, листа бумаги, блаженства и радостного плена писательства. Нельзя писать, читать, переписывать… Можно сойти с ума. Однако судьба послала Достоевскому спасение в образе врача, который однажды просто… дал ему карандаш. И Фёдор Михайлович начал записывать тюремные и каторжные песни.

  • «Динь-дон, динь-дон,
  • Слышен звон кандальный…»

Трудно и тягостно, с минутами дикого отчаяния, возвращался он к состоянию, о котором однажды писал брату: «Я не уныл и не пал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем». Писательское любопытство и наблюдательность, а также человеческий талант сострадания постепенно отвлекали от «внешнего» – Фёдор Михайлович всё больше всматривался, погружался разумом и душою в судьбы, типы, характеры тех, кто страдал рядом. Вместе с ним. Четырёхлетнее общение с каторжниками-простолюдинами (царское правительство впервые поместило политических арестантов-интеллигентов в одних казармах с уголовниками) оказалось даже в чём-то благотворным. По мнению нашего земляка, филолога Гурия Щенникова (у него я и начинала диссертацию), известного исследователя творчества Достоевского, писатель «воспринял массу каторжников как подлинный народ, пожалуй, как лучшие, самые активные и талантливые силы…»

Впечатления от пребывания на каторге вошли, как известно, в «Записки из Мёртвого дома». Но это будет позднее – в 60-х годах. А в 1859-м, возвращаясь из ссылки, Достоевский проезжает через Екатеринбург автором уже не только «Бедных людей», но и двух «сибирских повестей» – «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели». Обе написаны в годы ссылки. «Сон» – шаржированный портрет 70-летнего дворянина-селадона. «Село Степанчиково» – страшное изображение монстра-холопа, берущего реванш за прежние унижения…

Покинули ли бесы Россию?

Именно в Сибири, из которой Достоевский возвращался через Екатеринбург, он родился как титан духа, титан в творчестве. То же  «Село Степанчиково…» исследователи прочитывают как писательскую мечту освободить душу народную от духовного гнёта, что «творится путём обмана под видом истины и добра» (Г. Щенников). Так возникает у Достоевского один из главных его вопросов, вопрос о личной ответственности человека за творимое Зло. Впоследствии он будет художественно осмыслен в зрелых романах писателя – «Преступление и наказание», «Братья «Карамазовы», «Бесы».

Вспоминаю знаменитый спектакль «Бесы» в «Современнике» – в постановке Анджея Вайды. Зритель шёл в театр (зал был неизменно переполнен) не просто на выразительный спектакль, а – на открытую, испепеляющую полемику-дискуссию: между героями, между сценой и залом, между столетиями – девятнадцатым, двадцатым, двадцать первым. Спектакль стал легендой, но до сих пор в репертуаре театра. И по-прежнему актуально обращение к российскому зрителю режиссёра Вайды, предпосланное спектаклю: «Здесь, в Москве, меня часто спрашивают, может ли искусство играть какую-либо роль в жизни общества? На этот вопрос я всегда отвечаю «Да», имея в виду «Бесы» Достоевского. Разве жизнь в России не потекла бы иначе, если бы эта книга – как и многие другие – не была вычеркнута и выброшена не только из библиотек, но и из голов многих поколений? Достоевский с ужасом всматривался в приближающееся будущее, рассчитывая на то, что его читатели, вооружённые этим предупреждением, найдут силы, чтобы противостоять манипуляциям Верховенских, нигилизму Ставрогина и опасной тупости рассуждений Шигалевых о «развитии общества». Достоевский – в чём я убедился, работая во многих странах – понятен везде. Но достаточно ли его слова и его предсказания услышаны здесь, в России? Покинули ли её бесы?.. Наступило ли время исцеления, о котором мечтал Достоевский?»

х х х

В прежние годы литературная общественность столицы Урала не пропускала «достоевских» дат – и каждый раз это было возвращение к его мучительным вопросам, попытка ответить на них. Нынешняя беда «схлопнула» многие проекты. Где уж тут до памятных дат! Музей «Литературная жизнь Урала XIX века» лаконично ответил: «У нас была небольшая выставка по Достоевскому в начале года. Новой не будет». Понимаю, но – жаль. Это надо не Достоевскому – нам. В 1930–1940-е сочинения Достоевского были надолго исключены из школьных и даже вузовских программ – за «идеи» (его неприятие насильственных методов революционной борьбы оценили как грех против советской власти). Сейчас, получается, просто «не до писателя». На Урале – тоже. Неужели мы так до конца и не осознали, что в XIX веке наш город почтил своим присутствием, пусть и невольным, гений, страдалец, провидец?

«Вот капитальный вопрос, вот из чего горячусь я!»

(«Преступление и наказание»).

Проиллюстрировать материал «ОГ» попросила известного уральского художника Николая Предеина: несколько лет назад у него была целая выставка «по Достоевскому». Скульптор, график, книжный иллюстратор, поэт, член Союза художников России Николай Предеин прислал более десятка портретов писателя. Мы выбрали несколько. С пояснением автора.

Достоевский «горячился» капитальными вопросами человеческой жизни.И, мне кажется, художникам,которые берутся за портрет Достоевского, мало его фотоснимков. За реальными чертами неизбежно проступает, можно сказать,обнажённый нерв мысли Достоевского. Выразить его в портрете писателя –это главный, «капитальный вопрос»для художника.

Иллюстрация: Николай Предеин

Опубликовано в №208 от 11.11.2021

Областная газета Свердловской области