«Если не читать – зачем тогда жить»

Мы продолжаем цикл разговоров с поэтами и писателями Свердловской области. На этот раз нашим собеседником стал поэт, лингвист, профессор филологического факультета УрФУ, заведующий отделом поэзии журнала«Урал» Юрий Казарин.

— Есть у молодёжной поэзии отличительные черты, кроме возраста автора?

— С точки зрения качества поэзии, никакой разницы нет — написано молодым поэтом, среднего возраста или пожилым. Потому что поэзия — это некая константа необычного, может быть, даже самого эффективного способа познания действительности. Стихотворение, в любом возрасте написанное, может быть высокого, среднего или ниже среднего уровня. А вот с точки зрения энергии — у молодых стихи более энергичны. У них, видимо, бьёт энергия биохимическая, мышечная. Это всегда сказывается на формальной организации стихотворения — ритм более напористый, более отрывистый, рифма более интересная, более свежая. А ещё одна любопытная деталь, в которой молодые, как ни странно, сходятся с пожилыми — и те, и другие занимаются прямоговорением. Средний возраст то ли опасается говорить прямо, то ли не всегда понимает, что уже перешёл в другую стадию творчества. Но я не думаю, что всё это очень важно.

— А что же, по-вашему, важно?

— Важно записать то, что является необходимым, неотменимым. Есть стихи в мировой поэзии, в русской поэзии, неважно, кто их написал — их культура берёт, и они остаются в ней, без имени даже иногда. Высоцкий, Есенин, Пушкин, Лермонтов. Сегодня — Бродский, раньше — Мандельштам, Цветаева, Ахматова, Заболоцкий.

— А если из совсем сегодняшних?

— Цветаева сказала: «Великий поэт — это великий человек, пишущий стихи». Здесь нет социальной оценки, здесь она культурно-антропологическая. Сейчас есть два, на мой взгляд, очень крупных поэта — Ольга Седакова и Сергей Гандлевский. Я счастлив, что живу с ними в одно время, общаюсь с ними, дружу даже иногда.

— Вы сказали, что молодые и пожилые поэты схожи в том, что говорят напрямую. Но ведь молодым, наверное, пока ещё не всегда есть что сказать просто в силу недостатка жизненного опыта?

— Вы смешиваете две сферы словесной деятельности — литературу и поэзию. Литература действительно очень часто основывается на эмпирике. Надо прожить какую-то жизнь, прожить какую-то судьбу, воевать, работать, любить и разлюбливать. Для поэзии это вообще не важно. Лермонтов был мальчишкой, Веневитинов в 22 года умер, Боря Рыжий умер в 26 лет. У них не было никакого опыта житейского. А стихи их содержат всё. Блок сказал, что поэт болен всеведением, он от рождения всё знает.

Но здесь есть и другая проблема. В литературе есть композиция, фабула, сюжет, завязка, развитие сюжета, кульминация, развязка. В поэзии ничего этого нет. В ней сталкиваются в одной точке много сюжетов сразу — внешние, духовные, психологические, эмоциональные… «Я вас любил, любовь ещё быть может в моей душе угасла не совсем». Есть сюжет бытовой — «Я тебя люблю и буду любить всегда». Есть эмоциональный: «Хватит уже! Я устал! Иди уже, дай Бог тебе любимым быть другим». Есть поэты, которым есть что сказать, и есть поэты, которым нечего сказать. Но и те, и другие интересны, ценны, если они талантливы. Первые выражают не только красоту языка, голоса, интонации, но и глубинное, божественное содержание, гармонию невероятную, какую, например, выражал Заболоцкий. А вторые работают только с формой. Ко вторым я отношу и Маяковского, и, отчасти, Бродского.

— Сегодняшние молодые поэты чем-то отличаются от тех, что были раньше? Ведь жизнь-то сейчас очень поменялась.

— Мне кажется, сегодня молодые поэты перестали всё отрицать. Моё поколение — те, кому сейчас шестьдесят и больше, мы были нигилистами, потому что мы жили в другой формации — политической, экономической. Была очевидная несвобода, из которой мы хотели как-то выбраться. Но, с другой стороны, я никогда не был в позиции отрицания. Я просто писал в стол, знал, что рано или поздно опубликую. Мне всё равно было. Главное — написать. Современное поколение думает, что у них есть выбор, поэтому они не озабочены тем, как жить дальше. Хотя на самом деле у них выбора меньше, чем было у нас.

— Но постойте. Если мы возьмём период лет двадцать-тридцать назад, то если твою книгу издали, то это уже некое признание. Сейчас для того чтобы издать книгу, достаточно заплатить издательству. В чём достижение? Какова ценность купленной известности?

— Ценность определяется только тем, остался ты в культуре или нет. Например, жил-был Евгений Абрамович Баратынский, которого при жизни мало знали. И только через пятьдесят лет его начинают публиковать и открывают заново. Современные поэты — это не психотип Баратынского, которому главное было сказать, а не опубликовать и прославиться. Сегодняшние поэты более амбициозны, они уверены, что правильно поступают, что они талантливы. Может быть, так и должно быть. Время действительно другое.

— Давайте ещё раз сделаем шаг назад. Был ведь такой период, когда поэты собирали огромные аудитории, выступали на стадионах. Сейчас стихи звучат больше в узком кругу, где поэты читают их друг другу.

— Мне кажется, что ничего не изменилось. Дело в том, что большие аудитории собирали не поэты, а стихотворцы. Я не могу сказать, что Евтушенко или Вознесенский — какие-то великие поэты. Вы ведь их имеете в виду? Это стихотворцы, которые в эпоху оттепели писали какие-то актуальные вещи. И здесь, в Свердловске, люди подходили к памятнику Якову Михайловичу Свердлову, собирали несколько скамеек, на которые забирался поэт, начинал читать стихи, и через пять минут собиралась многотысячная толпа. Но я уверен, что большой поэт никогда не соберёт большой аудитории. Мы заблуждаемся, думая, что Пушкин был очень известен при жизни. «Зелёная лампа» — это двенадцать-пятнадцать человек. Мандельштам, Ахматова никогда не собирали больших аудиторий — где-нибудь в кафе пять десятков слушателей максимум.

Если провести параллель, то есть популярная музыка, а есть классика. Есть стихотворцы, которые занимаются не поэзией, а стихотворческой литературой. Они и сейчас собирают большие залы, имеют огромные тиражи. Например, Вера Полозкова, её тёзка Вера Павлова. Это проектная литература — побольше секса, жаргонизмов, современных слов.

— На кого из сегодняшних молодых поэтов стоит, по-вашему, обратить внимание?

— Молодых не будет без пожилых. Словесность — дело коллективное. Я не верю, что где-то в деревне сидит мальчик и пишет гениальные стихи.

Если же всё-таки говорить о молодых, то есть очень талантливая Нина Александрова, которая берёт призы за призами. Она — самый молодой лауреат Бажовской премии. Александр Костарев одно время немного подражал Рыжему, немного мне, ещё кому-то. И это нормально, каждый должен через это пройти. Сейчас он пишет очень замечательные стихи. Константин Комаров, выпускник нашего университета. Слава богу, они у нас есть.

Кстати, обозначилась замечательная тенденция — писатели перестали уезжать из Екатеринбурга в Москву. Игорь Сахновский давно мог бы жить в Москве или Париже, самый известный драматург современности Николай Коляда (можно по-разному к нему относиться, но он однозначно крупный театральный деятель). Я думаю, что причина этого — децентрализация экономики и культуры. Каждый регион сегодня значим сам по себе. Считается, что есть три ведущих поэтических школы — московская, питерская и уральская.

— Уральскую школу что отличает?

— Абсолютная свобода эстетическая и жёсткая несвобода нравственная. Москва ориентирована в большей степени на западноевропейскую и американскую поэзию, тогда как мы — на русскую. Недавно Кушнер в письме мне писал: «Если бы люди на земном шаре прочитали русские стихи по-русски, они бы к русским относились по-другому». Потрясающая мысль. Я другой такой поэзии не знаю, хотя читаю и по-немецки, и по-итальянски, и по-испански, и по-английски. У нас самая сильная поэзия, это точно.

— Cейчас очень испортился русский язык. В поэзии есть такая проблема?

— Болеет не язык, а наша речь. Поэзия — это не речь, а язык в культуре. Но соглашусь в том, что сегодня многие люди невежественны и мало читают. Чем больше человек читает, тем он грамотнее. Я читаю каждый день — поэзию, прозу. Если не читать — зачем тогда жить.