Грибной суп и «голые короли» в литературе. Почувствуйте разницу!

В год 60-летия «Урала», единственного в регионе толстого литературного журнала, «Облгазета» представляет его, читая вместе с молодыми авторами. Сентябрьский номер читаем с поэтом, журналистом Олегом Дозморовым. Впервые мы увеличиваем объём текста в рубрике – в силу исключительности ситуации. Беседа о журнале шла заочно, по линии Екатеринбург – Лондон, поскольку уралец по рождению Олег Дозморов живет сейчас в Великобритании.

– В самом начале года, Олег, и ваши стихи, опубликованные в январском «Урале», попали в обзор. Правда, с собеседником мы разошлись тогда в оценке. Он «напал». А у меня по сей день в памяти рефреном звучит ваша строка : «Признак homo sapiens – головная боль…» Мудро. Я к тому, что не поговорить с вами о поэзии в этом номере «Урала» нельзя. Например, о стихах Петра Чейгина. Не скрою, для меня – ребус. Надо разгадывать. Включая пунктуацию. Чейгин – лауреат премии «Русский Гулливер» за вклад в развитие современного поэтического языка. Вопрос к вам – о достоинствах такой поэзии и «вкладе автора».

– Как говорила Ахматова, стихи не обязаны быть понятными, главное – чтобы автор что-то имел в виду. Советские поэты писали понятно и наглядно, но это было сознательное упрощение для массового, неподготовленного читателя. Игра в поддавки. Критерием был некий «простой человек» – странное изобретение, абстракция, ведь таких людей нет, каждый человек сложен.

Должны ли стихи быть вообще понятны? Я бы сказал так: стихи могут быть понятными, но это не обязательство, а лишь возможность, на усмотрение автора. Кроме того, мы не знаем критерия этой понятности.

Понятен ли Тютчев, если отойти чуть в сторону от школьной «Весенней грозы»? Да даже и в этом стихотворении, если дочитать до конца, появляются и ветреная Геба, и Зевесов орёл, и громокипящий кубок. Читателю для понимания того, что происходит в последней строфе, нужна некоторая подготовка. Почему Геба ветреная и кто она вообще такая? Что за птица Зевесов орёл? Чем и зачем она его кормит? Нужно как минимум знать древнегреческий миф, то есть матчасть.

Понятен ли Пушкин, которого обычно приводят в пример в качестве эталона ясности? В нем масса темнот, цитат и аллюзий, даже в хрестоматийных стихах. Понятно ли, например, что такое «гений чистой красоты» и откуда Пушкин взял эту формулу? Наше восприятие автоматизируется, глаз видит привычные слова, а смысл ускользает. А ведь Пушкин-поэт – это далеко не только «Мороз и солнце, день чудесный…» (хотя и в этом великом стихотворении есть загадочный «берег, милый для меня» – почему милый? Что за берег? К кому поэт обращается? Почему стихотворение, бодрое поначалу, становится таким грустным к концу, когда появляется этот берег? Сплошные тайны). Понятны ли «Отцы пустынники и жёны непорочны…», «Подражание итальянскому», «Мирская власть», «Из Пиндемонти»? Мне кажется, в нашем скоропалительном и опрометчивом заявлении, что Пушкин нам понятен, звучит некоторое высокомерие…

– С интересом (не лукавлю!) внимаю вашим рассуждениям. Но предчувствую: пространная преамбула – к тому, чтобы возразить мне в отношении Чейгина?

– Для меня главное – внутренняя красота стихотворения. Если она есть, понятностью деталей можно пренебречь. В конце концов, поэт имеет право на эксперимент, на бормотание, на невнятность, на игру с языком и музыкой. На то, чтобы не нравиться, раздражать и провоцировать. Если он начнет раз за разом подтверждать наши ожидания (а мы, читатели, положа руку на сердце, не всегда усердны), он превратится в раба усреднённого вкуса. Это хуже темнот смысла. Я бы даже сказал, что если стихотворение полностью понятно, то это, скорее всего, плохое стихотворение. Как минимум, художественно не новое. Поэтический язык развивается и через затемнённость, сознательный уход от ясности предметного плана, а не только через открытие новых тем (допустим, гендерной) или создание новых лирических личностей. Пётр Чейгин – замечательный поэт, и он принадлежит как раз партии «темнот». Ну а читатель, разумеется, в своем праве, может сказать «фи» и не читать дальше. Игра идёт на равных.

Кстати, хочу обратить также внимание на подборки Евгении Риц и Дмитрия Тёткина в этом же номере. Спасибо редактору отдела поэзии «Урала» Юре Казарину за открытость, за то, что печатает не только уральцев, а вообще цвет нашей поэзии, давая возможность уральским поэтам увидеть себя в широком, общероссийском контексте.

– Странным образом в восприятии соединились для меня рассказы «Возвращение» ныне екатеринбуржца Романа Сенчина и «Ресторан имени мужа» Елены Нестериной из Киева. И там, и там герои, в силу разных жизненных обстоятельств, на какое-то время проигрывают чужие роли. Во имя чего это авторам? Герои так не самодостаточны или наш мир всё больше становится театром?

– По-моему, оба рассказа совершенно классные. Наш мир давно театр, а вот в прозе совсем немногие умеют писать интересно и увлекательно. Это великое умение – развлекать, не утомлять, подпитывать интригу, чтобы читатель дочитал до конца даже десятистраничный рассказ. Для Сенчина, по-моему, это новая грань таланта, потому что то, что я у него читал, крупные вещи, например, «Елтышевы», написаны были намеренно стерто и замедленно. Такой специально тусклый нарратив, великолепно передающий ад, ужас и обыденность существования. А здесь фантазия, интрига. В рассказах Сенчин совсем другой. Интересно читать, когда воображение есть не только у автора, но и у персонажа, как вот у Нестериной, где героиня силой своей фантазии меняет себя и превращается в другого человека. И еще деталь: у Нестериной в рассказе фигурируют «клатч», «позитивчик», «реструм», «гуакамоле», «начос» – сразу понятно, что автор – человек, живущий в нашем мире, а не провинциальный «реалист» с бородой до чресел, осеняющий себя крестным знамением при слове «постмодернизм» и как огня боящийся иностранных слов.

– В рассказе Анатолия Новикова «Торжественная песнь для деменцианов» захватила интонация. Не так много авторов с чувством юмора. Не для «поржать», а умного юмора. У Новикова, когда читаешь «душехранитель первых личин республики», «нерушимое Согласие вон и вдребезги», »… и засуверенились по порталам» – понятны и реалии, и подтекст. Новиков жил в Екатеринбурге, был постоянным автором «Урала», но кажется: что-то важное мы упустили в его творчестве при жизни?

– Вот к стыду своему понял, что не знаю в должной мере творчества Анатолия… А проза дивная, густая, наваристая, как грибной суп. Каждая фраза штучная, выделанная. Читаешь – и тут же возвращаешься и перечитываешь предложение, абзац. Как хорошее вино не пьют сразу, а катают по нёбу, чтобы поймать аромат, объём, послевкусие. Так у нас на Урале пишет, пожалуй, еще только Арсен Титов. Говорю это вдогонку ушедшему от нас Новикову и ловлю себя на мысли: к великому сожалению, опять старая отечественная история: только после смерти изумляемся, какой писатель жил рядом с нами. Кстати, провинциальные писатели – люди почти сплошь неординарные, колоритные и замечательные. Штучный народ. Каждый такой прозаик или поэт работает в своем городе как собор. Как вот Юра Казарин. Берегите его!

– В очередной раз после прочтения Александра Кузьменкова в его авторской рубрике «Чёрная метка» хотелось либо сказать «Браво!», либо аплодировать. «Рецензировать» рецензии – дело, наверное, смешное, но… Хочется, чтобы и такого рода (и такого качества) тексты попадали в поле зрения читателей «Урала». С убийственной критикой Кузьменкова можно спорить, но его эпатажные разборы возвращают отношение к книге как к искусству слова. А ваше мнение?

– Согласен на все сто с вами, Ирина Анатольевна, как Иван Бездомный с товарищем Берлиозом! Достаточно почитать роскошные, искрометные рецензии и разборы стихов и прозы пушкинской поры, чтобы увидеть: у нас в XXI веке очень скучная, скрипучая и умная критика. Прямо-таки скулы сводит. Наверное, это оттого, что сей жанр литературы (а критика – это часть литературы) давно и прочно попал в плен к филологам. Кузьменков опрокидывает это представление и счастливо размывает почти полную победу науки над искусством, по крайней мере в отдельно взятом «Урале». Нетрудно, кстати, заметить, что это и не критика вовсе, а проза, маскирующаяся под наивную критику. Кузьменков не боится авторитетов и работает в формате мальчика, указывающего на отсутствие гардероба у особ королевской крови. Очень нужная и полезная роль, хоть и не всегда можно согласиться с его выводами или, скорее, выпадами. Во всяком случае, скажу по секрету, что многие начинают читать номера «Урала» именно с рубрики «Чёрная метка».

Екатеринбург – Лондон – Екатеринбург

• Опубликовано в №180 от 03.10.2018