Программа 31-го Открытого фестиваля документального кино «Россия» оказалась, пожалуй, одной из самых сильных за последние несколько лет. И речь не только о качестве картин, которые мы увидели. В первую очередь смотр запомнится большим количеством работ с ярко выраженной гражданской позицией. Одной из таких стал фильм «Мама для Юли». Съёмки московский режиссёр Наталья Кадырова вела на протяжении семи лет, но сама история началась ещё раньше – в картине «Анатомия любви», о женщинах, родивших за решёткой.
С мамой такие дети видятся два раза в день, по два часа. В три года ребёнок должен покинуть зону. Чаще всего его отправляют в детский дом. Предполагается, что когда мать освободится, она заберёт ребёнка домой. Но этого, как правило, не происходит. Главной героиней «Анатомии любви» стала Анна, севшая в тюрьму на десять лет за убийство. Анна была одной из тех, кому разрешили жить с дочкой в комнате матери и ребёнка. Но, достигнув трёх лет, Юля, как и другие дети, должна была расстаться с матерью и отправиться в детский дом.
После того, как первый фильм вышел на экран, случилось практически чудо. К режиссёру обратилась неравнодушная женщина Наталья, она была готова взять Юлю к себе, пока её мать не освободится. Наталья понимала, с какими сложностями ей, скорее всего, придётся столкнуться, как тяжело будет отдавать девочку спустя несколько лет, если мать изъявит желание её забрать.
Однако жизнь оказалась ещё коварнее, за перипетиями которой режиссёр и наблюдала долгие семь лет, попутно вскрывая проблемы социализации бывших заключённых и систематические ошибки института опеки.
«Эти дети зависают между родственниками, опекунами и детским домом»
– Наталья, вашу первую картину на данную тему – «Анатомия любви» – вы снимали в колонии в Мордовии, где есть уникальный пример комнат матери и ребёнка, и они могут жить вместе круглые сутки, а также в Нижнем Тагиле, где в этом плане условия гораздо жёстче…
– Эта история берёт начало в Екатеринбурге. Оператор Алексей Соколов, с которым я много работала, как раз отсюда. И он снимал то ли курсовую, то ли дипломную работу в колонии Нижнего Тагила. Когда он мне показал эту зарисовку, я была просто потрясена кадрами, где мамам выдают детей через окно, будто булки хлеба. На тот момент страшнее, чем это выглядело в Тагиле, не было нигде. Да и вообще, когда мы снимали, существовало очень мало мест совместного проживания матери и ребёнка. Они были в Можайске и Мордовии. Фильм вышел в 2012 году, и поскольку мне потом приходилось частенько принимать участие в различных конференциях на эту тему, могу сказать, что с каждым годом количество таких мест росло.
Более того, благодаря этим двум картинам я видела, как за эти десять лет меняется мир. В первую нашу экспедицию в Мордовию мы приехали летом 2009 года. И когда заезжали, дороги не было – ехали по каким-то ухабинам. На обочине стоял КПП, нас проверяли. Когда приехали в осеннюю экспедицию, будка стояла, но уже никто не вышел. Приехали зимой – не было и будки. А через какое-то время начали делать дорогу. Когда приехала готовить второй фильм – там был автобан, абсолютно нормальная дорога. Я потом пожалела, что мы эти перемены не снимали…
– «Анатомию любви» вы ведь на «Россию» не привозили?
– Нет, у неё была не очень успешная история с точки зрения фестивалей, но уникальная с точки зрения гражданской позиции. Фильмы – как люди, вы никогда не можете предсказать их судьбу. Иногда бывает, они «выстреливают» только через несколько лет. У меня была картина про ледоколы, она лежала на YouTube семь лет, от силы набежало 30 тысяч просмотров, а потом вдруг нежданно-негаданно стал миллион. Честно говоря, до сих пор не понимаю, как это происходит.
– Но «Анатомия» была показана на Первом канале.
– Да, я довольно долго искала финансирование под это кино, потом неожиданно получила его от одной сериальной компании, для них это был, кажется, первый и единственный опыт с документальным кино. Фильм действительно показали на Первом канале, но для меня и это не главное. Главное – появилась Наташа, которая решила взять девочку себе. Потому что когда мы завершили картину, у меня остался вопрос к самой себе: что я ещё могу сделать? Я понимала, что Юля окажется в детском доме, это было неизбежно. Её матери Ане ещё было долго сидеть, родная тётка Лена брать ребёнка не хотела. И забрала бы Юлю мать спустя несколько лет из детского дома – большой вопрос. В целом ситуация с этими детьми ужасная: они имеют статус материнского ребёнка, а потому зависают между всеми – родственниками, матерью, опекунами, детским домом.
– История Юли – пожалуй, один из самых ярких тому примеров. Но, зная, как будут развиваться события в жизни девочки, вы уверены, что детский дом – худший вариант для таких детей?
– Я не знаю, что хуже, что лучше. Правда. Если говорить о Юле, то так или иначе она всё равно знает свою мать. Даже если та сопьётся окончательно. Это лучше, чем у человека осталась бы куча вопросов и никаких на них ответов. Конечно, у Юли море проблем, непростая жизнь в будущем, это очевидно. Но она знает, что есть какие-никакие мать и тётка, есть Наташа (она стала крёстной Юли. – Прим. «ОГ»), взрослый человек, который в случае чего не бросит, поможет ей. У неё есть я, мы тоже с ней постоянно общаемся. Это уже четыре человека. Знаете, я уверена, что если бы мы не снимали фильм, про Юлю потом вообще бы никто не вспомнил.
– Почему у Ани так и не получилось стать настоящей матерью для Юли? В ней так и не проснулся материнский инстинкт?
– Когда я с ней познакомилась, она мне сразу понравилась. Я долго в колониях искала героиню, но всё было не то. Какая-то фальшь была в этих девках. Аня никогда не врала, по крайне мере, мне. Как есть, так есть. И когда я на ней остановилась, вся моя группа отнеслась скептически. Но я была уверена, что выбор правильный. Во вторую экспедицию группа со мной согласилась.
Когда она вышла из тюрьмы, мне казалось, что я снимаю историю с хорошим финалом. Я никогда не предупреждала её перед приездом, отчасти специально, чтобы она не готовилась. Дома всегда был порядок. Диме (сожитель Ани. – Прим «ОГ») я тоже сначала радовалась. Я надеялась, что она найдёт работу, но она начала с этим Димой пить. Хотя могла держаться, потому что семь лет тюремной трезвой жизни – достаточный для этого срок. Не будь в этой истории алкоголя, всё могло бы сложиться лучше.
– Даже теперь, когда я знаю финал этой истории, для меня это кино в первую очередь именно о Наташе…
– Наташа очень, очень и ещё раз очень хороший человек. Она никогда не может пройти мимо чужой беды – постоянно помогает каким-то бомжам, про кошек и собак я просто молчу. Мы ехали с ней по трассе, как раз к Юле, она вдруг разворачивает машину – оказывается, увидела в кустах пса… Когда она вышла на меня, чтобы забрать Юлю, я была шокирована. Ведь она знала, что ей потом придётся отдавать матери этого ребёнка…
«Снимая кино, ты всегда вмешиваешься»
– Не могу обойти тему документалиста и вовлечённости. Вы очень сильно погрузились в историю своих героев. Речь даже не о том, насколько это повлияло на результат – на ваше кино. Вы вмешались в ход событий, в Юлину жизнь. По прошествии десяти лет считаете ли, что это было правильным решением?
– Я думаю, когда ты начинаешь снимать кино, ты всегда вмешиваешься. Даже если ты делаешь вид, что ты штатив, это не так. Потому что ты не знаешь, как бы себя вели люди, если бы их не снимали. Даже когда мы говорим, что люди привыкают к нам, это так, но они всё равно знают, что их снимают. И говоря, что на экране они на 100 процентов живут своей жизнью, мы лукавим. Наше появление в истории этого человека – тоже часть его судьбы и судьбы режиссёра, конечно. Каждый фильм оставляет след, а уж такие долгие, как «Мама для Юли», становятся частью твоей жизни.
– Как журналист я понимаю, что значит пропускать через себя историю человека. В какой-то момент ты чувствуешь, что просто необходимо поставить блок: рассказал историю – отстранись. Но я вижу, что вы не такой человек…
– Я действительно потом дружу с героями на протяжении многих лет, особенно с героями больших фильмов. И для меня это тоже показатель – бывает, на экране люди выглядят другими, чем они кажутся сами себе, но в конечном счёте они себя принимают такими, видимо, понимая, что это правда. У меня есть ещё один долгий фильм – «Семья как испытание». Это история 15-летних детдомовских подростков, у которых родился малыш, и они должны были отдать его в Дом малютки. Их история разворачивалась очень неожиданно, советую посмотреть эту картину. Сейчас им уже по двадцать, зимой они приезжали ко мне в гости со своей дочкой Сонечкой, которой 5 лет, и с ещё одним ребёнком, который у них родился. Для меня сохранять эти отношения с героями очень важно.
– На пресс-клубе фестиваля вы рассказывали, что оплачивали съёмную квартиру Анны и Юли, в один период брали Юлю к себе домой. Но в какой-то момент может наступить выгорание, ведь по большому счёту это не ваши проблемы…
– Они все отзываются во мне, потому что каждый фильм мы так или иначе снимаем про себя. По крайней мере, выбираем темы, которые нам интересны. Я долго формулировала для себя, о чём будет история про Юлю. В конечном счёте это кино об ответственности. Потому что каждый из людей, которые повлияли на жизнь Юли, включая меня, ответственны за то, что с ней происходит. И в какой-то момент все отошли и не отошли одновременно…
Сейчас Юля живёт в интернате, который находится в той же деревне, что и всё её семейство. Больше всего времени она проводит с тёткой Леной, хотя было время, когда она не брала её даже на выходные. Когда я завершила второй фильм, снова надеялась, что он поможет Юле. Хотя не очень понятно как… Найти ещё одну приёмную семью? Она бы стала для девочки уже четвёртой Это, наверное, слишком. Поэтому сейчас я уже уверена – пусть идёт, как идёт.
– Но эффект от этого фильма может быть более глобальный. Я говорю о ситуации с опекой. Они не забирали ребёнка даже в страшных ситуациях, обосновывая это тем, что «так живёт вся страна»…
– К опеке в этой истории, возможно, даже самые большие вопросы. Было понятно, что им хотелось снять с себя ответственность. И да, меня поразило, что опека всегда встаёт на сторону родственников, вне зависимости от того, что это за родственники.
«В тюрьму я приехала с Венского бала»
– В фильме «Мама для Юли» вы вынужденно выступили ещё и в качестве оператора. Понятно, что эта картина в чём-то уступает тем, над которыми трудились большие группы. Но сама история, как мне кажется, всё-таки перевесила все технические моменты…
– Я тоже считаю, что это так. Мне, конечно, очень жаль, что я снимала её без каких-либо денег. Кроме того, когда я начинала съёмки, у меня была дичайшая загрузка. И к первому фильму у меня тоже много претензий, хотя снимали его замечательные операторы – Ира Уральская, Юля Галочкина. Просто в тот момент я работала на программе путешествий, и мне нужно было каждую неделю выдавать 26-минутную передачу, откуда-то привезённую. Я помню, что в тюрьму я приехала с Венского бала. Одна группа в аэропорту меня сдала, а вторая уже ждала около моего дома. Я вытащила бальный костюмчик и взяла тюремный… Так мы поехали в экспедицию. А со вторым фильмом я уже работала на Russia Today Documentary, где тружусь и сейчас. У меня тоже была очень большая загрузка. Будь по-другому, возможно, и кино было лучше. Но жизнь такая, какая есть. С декабря фильм будет выложен на интернет-платформе канала «Настоящее время», они как раз помогли с финансированием постпродакшена.
– У вас действительно много самых разных фильмов, но тюремная тема так или иначе заняла довольно большую часть вашей кинобиографии. Чему она вас за это время научила в творческом плане?
– Это хороший опыт, чтобы сбить с себя спесь, если ты думал, что хорошо разбираешься в людях. Героинь, с которыми я разговаривала в колонии, мы сначала очень жалели. А приехав в следующий раз, поняли, что они рассказывают уже другие истории своей жизни. Так было до четвёртого нашего приезда. Вот тогда они к нам привыкли, и, забыв, что говорили до этого (а у нас все ходы, естественно, записаны), начали рассказывать правду. Или ещё случай. В колонии была одна бабушка – божий одуванчик. Симпатичная, с благостным, светлым, совершенно спокойным лицом. В рекламе бы сниматься. Мы встретили её в комнате свиданий – к ней приехали дочь и внучка. И спрашиваем: «Ну как вам здесь?» А они начали в голос говорить, какая хорошая тюрьма, что им есть с чем сравнивать, что где они только не сидели… Бабка и её семья – профессиональные сбытчики наркотиков. Сейчас вот думаю, что надо было и о них кино снять…
– Да, скажу цинично – там кладезь «киношных» историй…
– И да, и нет. Понимаете, как правило, их истории не столь прикладные, а нам нужно, чтобы человек мог примерить их на себя. Ведь мы смотрим только когда это перекликается с нами, когда это задевает наши струнки души.
