В Екатеринбурге завершился Международный фестиваль «Безумные дни». На три дня столица Урала погрузилась в атмосферу музыкального марафона – в режиме нон-стоп на площадках города 111 концертов дали более 600 исполнителей из 9 стран мира. В этом году тема форума звучала так – «К новым берегам». И один из них нам открыла знаменитая французская пианистка Анн КЕФФЕЛЕК.
По большому счёту не знаменитых музыкантов на «Безумных днях» и не бывает – для участия в фестивале приезжают лучшие солисты, ансамбли, оркестры. Но Анн – действительно особый случай. Она победитель престижнейших конкурсов пианистов в Мюнхене (1968) и Лидсе (1969). Фрагменты из произведений Моцарта в исполнении Анн Кеффелек звучат в фильме Милоша Формана «Амадей». Пианистка исполнила и записала все фортепианные произведения Мориса Равеля.
Интересна и семья Анн – её отец – Анри Кеффелек – писатель, а брат ЯнКеффелек - лауреат Гонкуровской премии. С истории этой необычной семьи мы и решили начать нашу беседу.
Три русских друга
– Анн, должно быть, в вашей семье царила неповторимая творческая атмосфера?
– Моя мама была очень хорошей пианисткой, у неё было красивейшее сопрано и очень серьёзное, глубокое музыкальное образование. Да и вообще культурные ценности в нашей семье всегда стояли очень высоко, я бы даже сказала, что мы жили будто бы в некой доисторической пещере. Только представьте, у нас в доме не было совершенно никакой техники – ни машины, ни телевизора, ни радио или проигрывателя, даже холодильника не было. А всё потому, что отец крайне подозрительно относился к техническому прогрессу, и к материальным ценностям в принципе. Мне было около 12, когда нам привезли первый холодильник. Я отлично помню этот момент – его выносят из лифта, а мы смотрим на него так, будто увидели динозавра (смеётся). Но наше детство всё равно было прекрасно – каждое лето мы ездили к бабушке в Бретань, на берег моря – постоянно находились в соприкосновении с природой и черпали вдохновение оттуда.
Ещё дома было много книг – в моей семье очень любили литературу, особенно русскую. С мамой мы часто обсуждали – например, «Преступление и наказание», «Войну и мир». Сейчас без трёх друзей – Достоевского, Толстого и Чехова – я не представляю ни одного путешествия, они всегда есть в моём чемодане.
Однажды в газете я прочитала, что Толстой в юности (ему было лет 18) составил себе план занятий по фортепиано, причём он подошёл к делу очень серьёзно, видно, что делал это не для удовольствия, это было для него работой. А Чехов в воспоминаниях писал, что при выборе дома обязательно смотрел, есть ли там фортепиано. Удивительно знать, что у великих русских писателей музыка занимала такое большое место в жизни.
– В какой момент музыка появилась в вашей жизни?
– Для моей матери было важно, чтобы у детей непременно был жизненный багаж в виде музыки. Моими первыми учителями были мать и дочь – ассистенты великого пианиста Альфреда Корто. Они были очень интеллигентными, преподавали с большим вкусом, и несмотря на то, что были ещё и очень требовательны, обучение проходило в атмосфере радости. Три моих брата тоже занимались музыкой, но они очень быстро сделали выбор в пользу футбола (смеётся). Меня, естественно, футбол не интересовал, поэтому я продолжала учиться музыке. Когда зашла речь о том, что я буду профессиональной пианисткой, про себя думала, что всё же по воскресеньям буду флористом (улыбается).
– Смеем предположить, что традиции, в которых вы учились, тоже были классическими. Насколько вам близка современная музыка?
– Фортепиано – это целый оркестр – и мелодия, и аккомпанемент одновременно. Репертуар пианиста бесконечен, ведь почти все великие композиторы оставили в своём наследии произведения, написанные для фортепиано. Я практически не исполняю произведения, написанные в последнее время. Беру музыку из более ранних эпох – не то чтобы я специально себя ограничивала, просто в какой-то момент поняла, для одной музыки я предназначена больше, чем для другой. Думаю, что мир фортепианных произведений – это как огромная страна, как Россия, например. И мне кажется, что пианист должен иметь шанс на более долгую жизнь – века так на два (смеётся). Но если это невозможно, по крайней мере, остаётся надеяться, что мы когда-то реинкарнируем и продолжим работать. Чем больше я углубляюсь, тем больше вижу музыки, которую бы мне хотелось пропустить через себя, но мне постоянно не хватает времени, поэтому приходится от чего-то отказываться.
Но продолжая вопрос о современной музыке… Музыкальное искусство тем и уникально, что благодаря исполнителю любое произведение может зазвучать современно. Соната Бетховена у разных исполнителей получается уникально, поэтому она не знает времени, не знает календарей. Можно предположить, что композитор написал её только сегодня.
Элитарная музыка… для каждого
– Фестиваль «Безумные дни» пришёл к нам из Франции. Многие до сих пор не могут привыкнуть – за три дня даётся больше 100 концертов. Сразу ли французская публика приняла этот формат?
– Меня пригласили участвовать в самых первых «Безумных днях», в Нанте. Тот фестиваль был полностью посвящён Моцарту, длился всего уик-энд. Директор Рене Мартен и его команда ожидали где-то 12 тысяч слушателей, а пришло 24 тысячи!
Что мне сразу понравилось, Рене Мартен очень доверяет публике, формат тогда был абсолютно такой же – много концертов, недорогие билеты, семь разных залов… Он не побоялся это сделать, и у него получилось. Что удивительно, более половины тех слушателей никогда не посещали концерты классической музыки, никогда не заходили в концертный зал…
– Каково вам играть для неподготовленной публики? Нам кажется, что это гораздо сложнее…
– Меня как музыканта очаровывает, как воспринимают музыку именно новички. Если они выходят после концерта Моцарта и говорят – «да, меня это тронуло» – это дорогого стоит. Знатоки воспринимают музыку уже не так, они не поддаются эмоциям в такой степени, потому что заранее знают, что услышат, клеят ярлычки. Во Франции часто говорят, что классическая музыка – элитарная музыка. Я говорю – и да, и нет. Да, она, в первую очередь, адресована людям, которые учились музыке, которые её понимают, но одновременно она адресована к элитарной части каждого человека, к чему-то лучшему в каждом из нас.
– Как бы вы охарактеризовали публику в Екатеринбурге?
– Чувствую себя здесь даже лучше, чем во Франции – потому что никто не кашляет (смеётся). Все внимательно слушают, при этом очень увлечённо, искренне. В Японии, к примеру, тоже очень внимательно слушают, но там люди в целом более сдержанны. А здесь в финале зал взрывается! Знаете, у любого музыканта, когда он уходит со сцены, начинаются приступы самокритики – «вот здесь можно было и получше, здесь зацепила что-то не то, этот пассаж я вообще завалила»… и когда люди так реагируют – это большой подарок.
– Мы уже поговорили о русской литературе, но любопытно, какое место в вашем творчестве занимает русская музыка?
– На самом деле практически не играю русскую музыку, потому что для этого требуется… большая рука. У меня не получится играть Рахманинова, и мне пришлось от этого отказаться. Есть и ещё один важный момент. Чтобы играть русскую музыку, нужно позволить себе выйти из берегов, выпустить свои эмоции. Возможно, дело в темпераменте. Я очень люблю слушать, как коллеги играют русскую музыку, но сама всё-таки предпочитаю исполнять более сдержанную французскую. Но если бы у меня была возможность прожить два века, второй я бы отдала на то, чтобы играть Прокофьева.
- Опубликовано в №164 от 11.09.2018 под заголовком «Чтобы играть русскую музыку, нужно позволить себе выйти из берегов»
