Драматург, театральный режиссер, актер, заслуженный деятель искусств РФ, основатель и художественный руководитель «Коляда-театра» Николай КОЛЯДА 4 декабря отмечает юбилей. Накануне праздника «Облгазета» поговорила с юбиляром, который подготовил большую премьеру – «Сорочинскую ярмарку» по произведению Николая ГОГОЛЯ.
Собственно, на репетиции «Сорочинской ярмарки» мы и встретились. Если бы билеты продавались на прогоны, то люди легко заполнили бы весь «Малахитовый зал» бывшего кинотеатра «Искра», где уже восемь лет живет «Коляда-театр». Репетиции у Коляды – это отдельный спектакль. Окруженный толпой артистов, в табачном дыму, подсвеченный тусклым светом крохотной лампы, мэтр отечественной сцены (или солнце русской драматургии – как хотите) рождает на подмостках магию. Может, конечно, дело и в Гоголе с его мистическими мотивами, но, кажется, в первую очередь – в Коляде. Вот, например, свадьба Грицько и Параски. Проморгавшись, уже и не докажешь никому, что не был сам в Великих Сорочинцах.
– Быстрее, быстрее, быстрее, – Коляда разгоняет артистов на сцене. – Музыку громче! Рыбкин! Ну! Зрители должны уйти с хорошим настроением! Кто разбросал костюмы?
Николаю Владимировичу происходящее нравится. Улыбается. Кому-то из артистов он вскользь бросает, что поставил в жизни уже 150 спектаклей. Возможно, именно столько же он раздал и интервью. В попытке быть 151-м, но при этом оригинальным и запоминающимся, бьется не один журналист.
– Николай Владимирович, у вас на репетиции, казалось бы, хаос, но из него рождается шедевр, – вопрос Коляде.
– Хаос? Это так кажется. Людей просто много, я кричал на них и голос сорвал (смеется). У меня артист работает недавно – Лев Низами – он же делал сценографию в «Сорочинской ярмарке». Мне сказали, что он обижается, когда на него кричат. А я говорю: «Так если я кричу – значит, люблю вас». Но артисты – как дети. Еще и ненормальные. Я всегда это говорю. Они свои эмоции дергают на сцене, но любят работу. Им нужно прибежать, станцевать, попрыгать, поплакать, посмеяться.
– Ну и ваша философия – артиста нужно загрузить работой.
– Правильно! Вот разговаривал недавно с Лией Ахеджаковой – великая она артистка… Но она выходит на сцену сейчас раз в месяц. А все остальное время сидит и ждет. Понятно, что возраст (Ахеджаковой 84 года. – Прим. «ОГ»), но в Москве таких много. Мои артисты играют в месяц по 30–40 спектаклей. Каждый день по два представления на каждой сцене. А если артисты не заняты работой – они тут же бегут в кабинет завлита. Курят и начинают всех вокруг обсуждать. Режиссера, бухгалтера – всех. Сидят и решают написать письмо в Министерство культуры. Все втихомолку! (Звонок телефона.) Подождите, я отвечу. Алло, да, бери, я никуда не поеду. (Кладет трубку.) Это Никита Рыбкин, играет в «Сорочинской ярмарке» Грицько Голопупенкова, машину мою просит.
– И вы дадите?
– Да конечно! Я все отдаю! У него права есть, пусть едет, если хочет. Все время куда-то ездит… Итак, артистов нужно загрузить работой, иначе начнут сочинять кляузы. Мои репетируют, вечером играют спектакль, потом домой. Упали спать, проснулись – и снова на репетицию. Так и надо. Вот Тамара Зимина – ей почти 80 лет. Она вечером приходит ко мне, выпивает стопочку коньяка и говорит: «Я у тебя играю 30 спектаклей в месяц!». На что я ей говорю: «А что ты хвастаешься? Ну сидела бы на лавочке в 80 лет, ходила бы в клуб пенсионеров. А тут у тебя счастье. Ты выходишь на сцену, тебе дарят цветы, подарки, получаешь неплохую зарплату. Кто еще из твоих сверстниц может таким похвастать?». Никто.
– А вы вообще умеете говорить «нет»?
– Умею. Такое качество должно быть у руководителя. Если бы я все время говорил «да», то все бы развалилось. Это удивительно, 21 год театру будет. И все это время мы – частники, к нам идет народ. Я не знаю больше таких примеров в России, чтобы столько лет успешно держаться на плаву. А мог бы все бросить. Сказать: «Играем в пятницу, субботу, воскресенье». И все бы прыгали винни-пухами в торговых центрах. Один выход – пять тысяч. О, вот была бы жизнь… Или свадьбы бы вели. Но как это?! Ты для чего учился в театральном? Свадьбы и корпоративы вести? Нет.
– У вас почти второй раз подряд крупная премьера по Гоголю. Сначала был «Тарас Бульба», сейчас «Сорочинская ярмарка». Почему она?
– Во-первых, Гоголь – мой любимый писатель. Во-вторых, Сергей Газаров из Театра сатиры, которому я написал «Весталку», спросил, могу ли я написать «Сорочинскую ярмарку». Я написал, выслал ему, но он что-то молчит, будет ставить или нет – не знаю. Но у них все очень долго. Репетируют «Весталку» почти полгода, премьера только 23 февраля.
– Но зато будет качественно. Наверное…
– (выдыхает…) А у меня не качественно?! Три репетиции и потом играем 18 лет! Слушайте, я за три недели поставил «Вишневый сад», «Женитьбу», за две недели поставил «Ревизора», и все идет уже годами (премьера «Ревизора» состоялась в феврале 2005-го. – Прим. «ОГ»). Просто надо уметь собрать всех, сказать, кому идти налево, а кому – направо. Организовать всех – и всё. Я вспоминаю, как в «Современнике» репетировал «Селестину» девять месяцев! Девять! Я сидел в гостинице «Украина» и думал, что сдохну, начал пить… Пришел в театр, а одного уже нет, другого нет. Репетиций нет. Почему? Актеры куда-то уехали на съемки. Я пришел к Галине Борисовне Волчек, спрашиваю: «Где артистка?». Она: «Ушла за народной любовью. Ну то есть в сериале снимается». Это был ужас. А мы «Сорочинскую ярмарку» начали репетировать 5 ноября, и 3 декабря уже выпускаем.
– И тоже будете 18 лет играть?
– Не сомневаюсь! Ко мне после одной из репетиций подошел Ваня Федчишин, мой артист и режиссер, и говорит: «Это будет грандиозно». Да, я вижу, знаю. Я поставил 150 спектаклей в жизни, наверное, знаю, что надо публике. Где повеселить, где посмешить. Чтобы все ушли в хорошем настроении.
О критике, живом театре, черном хлебе и сладких булочках
– Простите за вопрос, но вы себя на какой возраст сейчас ощущаете?
– На 18! (смеётся). Мог бы сказать так. Всё в душе поет! Но утром смотришь в зеркало и понимаешь, что уже 65. Но! Бегаю, прыгаю, все артистам показываю, пока позволяет здоровье. Сейчас вот репетировали «Ярмарку», а на сцене стоит большой вращающийся круг. Так я на него залазил, показывал, как надо. Ну и приходится все время что-то делать, деньги искать. Напишите, кстати, еще раз спасибо Павлу Владимировичу Крекову за наш дом, вот сидел он на этом же месте. Мне бы уже мемуары писать, как я встречался с большими людьми, сидеть на даче, а мне надо все время гнать новый спектакль, новый, чтобы деньги зарабатывать. 70 человек в театре из них – 41 артист. Все мои гонорары, пенсию, зарплаты в институте – складываю в одну большую кучу и отдаю театру.
– Вы с возрастом стали проще относиться к критике?
– Нет. Мне всегда это больно и обидно. Мог бы сказать сейчас – мне на все нас**ть, но нет. Я читаю все, что пишут, и переживаю. Потому что пишут не обо мне, а о театре. Мне это неприятно. Хочется, чтобы хвалили, но так не бывает. Все равно будут ругать. Но я себе цену знаю, вижу, что получилось, а что нет. Некачественный продукт выпускать не буду.
– Неужели такой «продукт» в «Коляда-театре» был?
– Бывало. Но как? Начинали репетировать за месяц. Но один артист текст не выучил, другой ногу сломал, смотрю – все рассыпается. Я вижу, когда собирается, а когда нет. Поэтому сыграли три раза и сняли. Например, спектакль «Клуб брошенных жен».
– Так, а каким спектаклем из упомянутых уже 150 больше всего гордитесь?
– Каждый спектакль любимый и важный. Но вот последний – «Тарас Бульба» – получился великолепно. «Анна Каренина» хороший спектакль. «Ромео и Джульетта» 2001 года. Но прошло уже больше 20 лет, кто это видел уже? Осталась какая-то мутная видеозапись, где уже ничего непонятно. Но был выдающийся спектакль. Володя Кравцев в итоге за него получил «Золотую маску» (Владимир получил спецприз жюри драматического театра и театра кукол. - Прим. «ОГ»). В Театре драмы тогда было несколько спектаклей, которыми я горжусь – «Уйди-уйди», «Русская народная почта», «Корабль дураков». Но там была другая ситуация. Там были цеха, костюмеры, помощники, которые помогали мне. А мне сейчас приходится самому ставить танцы, подбирать музыку, писать пресс-релиз, составлять программку – все что угодно. Я приезжал раньше ставить спектакли в Польшу, а там стоит в театре балетмейстер и его ассистент, художник и его помощник. И так на каждой позиции. Они мне только говорили: «Пан Коляда, co chcesz – чего хочешь?». Я всегда говорю, что должен быть черный хлеб. Это то, на чем мы зарабатываем деньги. «Баба Шанель», «Всеобъемлющее», «Лекарь поневоле» и так далее. Поржать, в общем. И должны быть сладкие булочки, что мы возим на фестивали и показываем там – «Маскарад», «Ревизор», «Ричард III», «Женитьба». Сейчас вот собираем деньги на поездку в Москву. В январе гастроли на Страстном. Билеты очень хорошо продаются без всякой рекламы. Москвичи нас любят, хлопают по полчаса. Уже 15 лет гастролируем там с большим успехом. Я все время думаю: а почему? Потому что у нас очень живой театр. Мы бедные, но живые! В «Бабе Шанель» три стола и бутылки стоят. Кстати, там они разворачивают «Областную газету». Шесть человек играет, и все лежат от хохота, а в конце плачут.
– Вы свою позицию по екатеринбургским коллегам часто высказывали. Так ни к кому в гости и не ходите?
– Я?! В этом городе – ни к кому. Куда я пойду? Придешь куда-то – и через десять минут уже все понятно. Я, правда, люблю репетировать. Вот знаю многих режиссеров, которые каждый спектакль смотрят и потом артистам делают замечания. А я сделал спектакль – это консервы. Зачем ходить и что-то говорить? Я по 10–15 лет не смотрел некоторые свои же спектакли. Артисты потом мне рассказывают что-то, а я говорю: «Надо же, как интересно». Или музыку возьму, а мне скажут, что она уже была в какой-то постановке. Правда, я не могу сидеть в темном зале три часа и на что-то любоваться. Так хорошо знаю театр, артистов, систему Станиславского, как они работают. Это всегда видно невооруженным взглядом. Увидеть что-то живое практически невозможно.
«Что бы ни случалось, отряхиваешься и говоришь – пошли вы все»
– Детство часто вспоминаете?
– Каждый день. Я вообще часто воспроизвожу на сцене картины из своей жизни. Идет спектакль, и раз – какая-то картинка, имеющая отношение к моему детству. Никто в зрительном зале не знает, что это мое, от меня. А я улыбнусь или заплачу. И никто в зале не знает, что это мое личное. Родители были такие, что могли позавидовать все. Они не говорили мне – Коля, будь честным, не воруй, помогай. Они просто были такими! Нормальными людьми, любящими своих детей, жизнь, свою работу, природу, дом. И в нас, детях, это осталось! Не надо было вкладывать это в душу. Так и к артистам отношусь к своим. Помогаю им, восемь квартир подарил тем, которые проработали много лет и точно заработали на них. Помогаю их детям. Но не потому, что я такой добрый дяденька, а потому что я руководитель. Иногда делаю поступки, которые никому не нравятся, но они нужны для театра.
– Прочитал вашу старую цитату: «Детство – это период, который показался одним длинным летним днем». Сейчас такие же ощущения?
– Все так. Детство было бедное, но счастливое. Не было шоколадных конфет, но был лес, озеро – иди и живи. Собирали грибы, ягоды. Я только когда приехал в Свердловск, то узнал, что кислятка – это щавель. В этом году съездил к сестре в родную Пресногорьковку. Два года не был. Сестра живет в мамином доме и все сохранила, как было. Чисто, аккуратно. Я приехал, и было такое ощущение, что попал в сказку, обратно в детство. Проснулся в пять утра, вышел на улицу. Небо голубое, петухи поют, я сел на лавочку и повторял: «Боже, какое счастье». Нет уже ни свиней, ни коров, но все такое родное. Всё что я написал в итоге – все из детства.
– Всегда было интересно. Вы в 15 лет приехали из деревни поступать в театральное училище. Говорите, что все было просто, лес, озера. Но откуда взялась любовь к литературе, к театру?
– Так я думал, что артисты богатые люди. Их же по телевизору показывают, вот и я поеду, и тоже буду богатым. Ну, была какая-то самодеятельность, я в ней участвовал. Вообще хотел стать учителем русского языка. Доучился до восьмого класса и начал листать сборник со среднеспециальными учебными заведениями. И вдруг увидел Свердловское театральное училище. Что-то в голову ударило, захотелось взрослой жизни. В 15 лет чувствовал себя очень большим. Господи, красивая жизнь какая (смеется).
– Так, а уныние бывает?
– Как и у любого русского человека. Сядешь и думаешь: «Нахер все это надо? Зачем?! Сядь уже на лавочку у дома». Не знаю, жалею ли я себя в эти моменты, но так бывает. Особенно когда кто-нибудь предаст, нас*ет в карман… Но потом день пройдет, другой – и отходишь. Артистов надо жалеть и любить. Не обижаться на них, а погладить по голове и успокоить. Да и я люблю работать. У меня отец такой же был, ему уж за восемьдесят лет было, а он все хотел что-то делать. Выходил во двор, какие-то ржавые гвозди перекладывал. Я вот сейчас преподаю в институте, пишу пьесы, выпустил недавно книгу рассказов «Бери да помни», ставлю спектакли, занимаюсь хозяйственными делами в театре. Я абсолютно счастливый человек и всегда буду это повторять.
– Вопрос, без которого не обходится ни одно юбилейное интервью: что-нибудь изменили бы в своем прошлом?
– Нет. А зачем? Все у меня прекрасно сложилось. Хотите правду? Вот была история, когда меня пьяного не пустили в самолет. По «Первому каналу» показывали. Мне тогда сказали: «Все, твоя карьера погибла». А я приехал в Москву, и директор театрального центра «На Страстном» Михаил Васильевич Пушкин мне сказал: «Спасибо тебе за этот скандал. Мы все билеты продали! Все!»… Было так. Ну и ладно. Меня за пьянство выгнали из Театра драмы. Ну и что? Царство небесное Зинаиде Алексеевне Чертковой (директору театра с 1967–1987. – Прим. «ОГ»). Спасибо ей большое, что выгнала – и повернула мою жизнь. Я в тот же год поступил в Литинститут. Что бы ни случалось – падаешь, встаешь, отряхиваешься и говоришь: пошли вы все. Я буду жить так, как мне нравится! Как я научился этому? Не знаю. Просто нужно сбросить это, не думать, кто там на меня косо посмотрел, кто плохо написал. Порасстраиваюсь две минуты, и все, дальше живу своей жизнь. Нравится это кому-то или нет.
Блиц и не только
– Гоголь или Толстой?
– Оба. Точно оба. Можно еще добавить – Достоевский, Пушкин.
– Почему вы постоянно нападете на «Мастера и Маргариту»?
– Считаю, что это переоцененная книга. Очень. У нас есть огромная куча забытых писателей – например, Леонид Добычин – они жили с Булгаковым в одно время. Никто о нем не знает, а он писал лучше. Я не вижу у Булгакова ничего выдающегося, ни метафор, ни образов. Ставить его не буду.
– Почему кошки?
– От лени. Собаку надо выгуливать в шесть утра. У меня сейчас три кошки – Жебайка, Сысойка и Балалайка. Недавно родилось четыре котенка, а потом еще четыре. За котятами выстроилась очередь. Мне в трубку рыдали, что кому-то не досталось. Теперь пишут – как только ваша кошка родит, пожалуйста, отдайте нам. Но, кажется, рожать она пока не хочет (смеется). Каждый вечер я ложусь, приходит Жебайка и требует, чтобы я его гладил. Полчаса! Что, мол, он тут хозяин. Да, у меня много от лени возникло. Полежав на диване, написал много пьес. От лени – не переехал в 90-е в Москву. У меня была огромная квартира, пять комнат, и 11 кошек. Я подумал: «Как это все перевозить?». И остался тут. И слава богу! А потом в какой-то момент подумал: вот ты здесь, в провинциальном городе, докажи, что ты чего-то стоишь, сделай так, чтобы в столице говорили – как здорово! Взял и сделал.
– Если бы была возможность, кого бы из артистов взяли в труппу?
– Никого. А из ушедших много – Евгения Леонова, Нонну Мордюкову, Евгения Евстигнеева, Людмилу Гурченко, Михаила Ульянова… Я бы их поставил на сцене и сказал бы – просто ходите, а я буду стоять перед вами на коленях. А из местных я бы взял Галину Умпелеву. Она была великая. Какое счастье, что я спас запись первой части спектакля 70-х годов Театра драмы «Вам слово, Андрей Скворцов». Я выставил в Интернет, там тысячи просмотров...А как Галина Николаевна играла в спектакле «Трамвай «Желание»... До сих пор поражаюсь.
– Лучший спектакль, который удалось увидеть в жизни?
– «Мещане» Георгия Товстоногова. В начале 70-х, год точно не вспомню, они приезжали на гастроли в Свердловск. Я еще студентом был. Это великий спектакль. В главной роли – Евгений Лебедев. Там все так четко проработано. Немыслимо просто.
– С каким бы режиссером хотели поработать сами?
– Только с Товстоноговым. Это мне ближе, потому что это – великий русский реалистический театр. Он продолжал эти традиции, делал «подпорки», фундамент этому всему. Я всегда студентам говорю: не читайте западного барахла, читайте то, что написал Товстоногов. И на каждой репетиции я говорю его завет – действие определяется глаголом.
– В судьбу верите?
– Наверное. Когда я начал восстанавливать в своей Пресногорьковке храм Святого Николая, у меня в жизни все пошло вверх. Не знаю, мистика или нет, но кто-то помогает. Бог или кто-то еще. Дает мне силы, покой, успокаивает.
- Опубликовано в №222 от 02.12.2022
