Кирилл Стрежнев: «Сначала я сыграл... Красную шапочку»

Он убеждён: театральное искусство открывают одним ключом. Поэтому готовится сейчас ставить в Омске оперу «Укрощение строптивой», а в городе N (не сглазить!) – драматический спектакль. Улыбается: «Мог бы поставить «Ивана Сусанина», но почему-то никому не приходит в голову пригласить на это Стрежнева».

Может, потому, что имя главного режиссёра Свердловской музкомедии вот уже почти 30 лет неразрывно связано именно с опереттой, мюзиклом, блистательными, вошедшими в историю жанра, работами? При этом Кирилл Стрежнев – рекордсмен: четверть века – на посту главрежа театра. В то время как режиссёры бегут от этого «хомута», как чёрт от ладана.

–Кирилл Савельевич, вдруг обратила внимание на один факт вашей биографии: закончили ЛГИТМиК, но поступали-то учиться в Институт культуры им.Крупской...

–Мечта была, конечно, – Ленинградский институт театра, музыки и кинематографии. Но на режиссуру в 17 лет не брали! И поступая в институт культуры, я знал: мне нужно дождаться хотя бы 19-ти. Но два года не были потеряны. Факультет режиссуры массовых представлений пригодился: в музыкальном спектакле – огромные массовые сцены, их тоже надо уметь ставить.

А с ЛГИТМиКом повезло. Изаакин Абрамович Гриншпун добирал актёрско-режиссёр-ский курс. Именно режиссёров. Я показал какие-то этюды, прошёл общие экзамены. И поступил – сразу на 2-й курс. А с четвёртого курса я уже в Свердловской музкомедии на дипломной практике... Вообще, всё в моей жизни случайно, но ангел-хранитель словно ведёт меня.

–Как же «случайно»? Вы из театральной семьи. Другое дело: слышала, что вы вначале отчаянно бросили музыку, потом так же отчаянно взялись учиться ей.

–Значит, мой ангел-хранитель сказал мне: «Делай это!» (улыбается). А окружение? Да, я по сути вырос в Мариинском театре. Мама 35 лет проработала артисткой хора, папа почти 40 лет – солист оперы. Поэтому я себе театр по-другому, без музыки, не представляю. Но! После школы-то я хотел поступать на факультет психологии. Пошёл в университет. В приёмной комиссии выяснилось – надо сдавать математику. А у меня по ней выше тройки никогда не было. Повернулся – и ушёл. Однако тяга познания секретов психологии родственна режиссуре. Мне всегда были интересны мотивы поступков людей. А этим режиссёр занимается на каждом спектакле – моделирует жизнь, с точки зрения психологии. Получается: мальчик сам не знал-не гадал, но что-то вело туда, куда надо. Значит, поводырь был правильный!

Досье «ОГ»

• Родился в 1954 году.
• Окончил ЛГИТМиК, факультет драматического искусства.
• Дебют в Свердловской музкомедии – спектакль «Поздняя серенада» (1977 г.).
• С 1986 г. – главный режиссёр Свердловской музкомедии.
• С 1987 г. заведует кафедрой музыкального театра Екатеринбургского театрального института, профессор.
• Возглавляет комиссию по оперетте и мюзиклу СТД России.
• Обладатель Золотой медали им. А.Д. Попова за режиссуру.
• Лауреат премии губернатора Свердловской области.
• Многократный лауреат областного фестиваля­конкурса «Браво!».
• Дипломант Всероссийской премии «Хрустальная роза Виктора Розова».
• Дважды лауреат национальной премии «Золотая маска».
• Жена Татьяна Петровна работает в СТД РФ. Сын Александр заканчивает школу.

–«Не знал-не гадал», но когда-то режиссёрский дебют всё же случился...

–В восьмом классе. Причём, это была сценарно-режиссёрско-актёрская работа. Я написал сценарий «Красной шапочки». Сам поставил и сам сыграл главную роль. Дело в том, что мы делали спектакль мужским коллективом, в трудовом лагере. После картошки.

–И какая же у вас была Красная шапочка?

–Современная такая девица. А Волк – несчастный: он думал – он её съест, но Красная шапочка оказалась крутой. И победила. Такая у нас была трактовка... Ну, а если серьёзно, режиссёрский дебют – «Поздняя серенада» в этом театре. И опять мне повезло.

–Повезло?

–Это слово буду повторять бесконечно. Повезло, что попал в Свердловскую музкомедию. Повезло, что дебютом стала «Поздняя серенада» – по пьесе Арбузова «В этом милом старом доме». Повезло, что Курочкин согласился меня принять и дал мне элитную группу артистов. Духовный, Жердер, Пимеенок, Петрова... «Сливки» труппы, которые были отданы в сущности мальчику «на растерзание». Мария Густавовна Викс сыграла в «Поздней серенаде» свою последнюю роль. Это же счастье для режиссёра: у меня есть работа с великой Викс. А это такая школа!

У «мальчика» же хватило ума ничего не показывать великим артистам. Когда сделали спектакль, Нина Александровна Энгель-Утина сказала: «Заметили? Он весь спектакль сделал сидя». Да, хватило ума. Всё – словами, формулировкой задач. И они оценили. А это моя философия: насилие порождает только насилие, даже творческий конфликт можно и надо решать переговорами, а лучше вообще его не создавать. Ещё Немирович-Данченко учил: театр строится на разумном компромиссе. Я бы добавил – на честном обмане.

–Обмане?! Что вы имеете в виду?

–Не дай Бог, если у артиста складывается ощущение, что он – исполнитель. Ненавижу это слово! Актёр – создатель. Он должен чувствовать: он всё придумал, он всё сделал. Режиссёр должен уйти в тень. Как бы... В противном случае артисты становятся роботами!

–Недавно по ТВ, в передаче про великого трагического актёра Симонова, услышала: он играет по-старотеатральному. Оказывается, даже актёрская игра может быть актуальной (или наоборот). Режиссура – тем более. Если бы сегодня пришлось ставить «Позднюю серенаду» – сделали бы её по-другому?

–Нет. Когда меня приглашают на спектакль, который уже сделан однажды, ставлю условие: это будет перенос спектакля. Вот «Свадьбу Кречинского» я поставил сначала в Омске, а потом – здесь:  в той же редакции, с той же режиссёрской концепцией. Не потому, что мне лень. Просто при постановке я стараюсь сделать спектакль оптимально. Выложиться по максимуму. Дубль, чтобы только придумать заново, не считаю необходимым.

–А время? Обязанность режиссёра «слышать то, что происходит за окном»?

–«За окном» сегодня столько чернухи, что генерировать её на сцене нет никакого смысла. Спектакль может быть даже трагическим, но если в результате у зрителя не возникает светлого ощущения – это ненужное искусство. У театра достаточно средств показать: жизнь не так плоха, как иногда кажется, в ней больше позитива.

Я вообще по жизни – в театральной среде, в быту – стараюсь окружить себя людьми со светлой энергетикой. Это очень полезно (улыбается). Помогает жить. А чернуха, зависть, подличанье, интриги – это прежде всего саморазрушение.

–Светлую энергетику проще аккумулировать вокруг себя, будучи очередным режиссёром. Напрягся, поставил успешный спектакль – аплодисменты, цветы, пресса. А «хомут» главного – это актёрские судьбы, невостребованность и обиды, репертуарная политика. Зачем вам это?

–Зато у главного режиссёра есть главное преимущество – он имеет возможность сформировать труппу. Выстроить линию своего творчества можно только с труппой, которую ты создал, сколлекционировал. С труппой-семьёй. Правда, сегодня наметились другие веяния. На нынешней Всероссийской ярмарке певцов, что традиционно проходит в Екатеринбурге, мы искали в труппу тенора. Сделали предложение трём певцам из разных городов. Все трое, словно под копирку, говорили одно и то же: «Не хочу уходить из своего театра. Можно было бы приглашать меня на отдельные проекты...». Приходится сдаваться. Но эта модель несовершенна. Творчески продуктивно служение только одному театру. Многолетнее служение. И актёра, и режиссёра. У «летуна», как правило, за спиной дороги нет. Только пунктир. Не на что обернуться.

Да, у главного режиссёра, работающего многие годы с одной труппой, дорога не одними лаврами устлана. Приходится выслушивать жалобы, обиды. А актёр никогда не бывает сыт. Ко мне иногда приходят артисты, занятые в каждом спектакле театра, с одной и той же фразой: «Я же совершенно не работаю! Вы думаете о моей судьбе?..». На самом деле, это замечательное качество – актёрская жадность. Лучше, чем актёрский пофигизм. Когда говорят: «Ой, слава Богу, у меня сегодня ничего нет» – это плохо...

Вот Женя Зайцев уехал в Москву. Огромная потеря, травма для труппы. «Силиконовую дуру», где он был занят в главной роли, не играли полгода... Да, и стареют актёры... Но ни то, ни другое не считаю катастрофой. Это называется «жизнь». Только так и надо воспринимать. Ушёл Женя Зайцев – на его роли пришли другие актёры, принёсшие и другую эстетику, и другие краски в роли. Нормальный процесс. Я всегда говорю: «Этот корабль остановить невозможно. Он 80 лет идёт и будет идти дальше».

Что же касается очередного режиссёра (аплодисменты, цветы, пресса!), он личность зависимая: действует в рамках линии главного. А я хочу сам формировать художественную политику театра.

–Однако ж и «главный» в чём-то персона зависимая, и у него не все мечты сбываются. Помню, несколько лет назад вы объявили о планах поставить мюзикл «Звуки музыки». Зрители так ждали! Но...

–Тут другая история. Россия вступила во все международные конвенции по авторским правам. А «Звуки музыки» – один из наиболее охраняемых мюзиклов. У театра просто нет таких средств, чтобы купить лицензию на него. А сегодня агентство, владеющее правами на сочинение, может запретить эксплуатацию спектакля. И все силы, средства, вложенные в него, пойдут прахом. Такое случилось в Новосибирске со спектаклем «В джазе только девушки». Когда-то он шёл и у нас. К счастью, когда появились новые правила и мы обязаны были закрыть спектакль, он уже окупил себя. Проскочили.

Сейчас мы за очень большие деньги покупаем лицензию на постановку мюзикла «Скрипач на крыше» – переговоры с американской стороной ещё идут. Трудно, сложно. Уже два года. Причём, лицензия даётся на год. Затем, в случае выполнения условий контракта, продлевается. Правда, уже не за столь большие деньги.

–Это попытка выкачать деньги из творцов или, действительно, необходимая охрана талантливого произведения от возможных поделок?

–И то, и другое. Сегодня мы обязаны получать лицензию даже на Кальмана! Переговоры – взаимные уступки, и это единственно правильная позиция решать все запутанные ситуации. Да, на это уходит время. Зато нет хулиганства и пиратства.

Не все эту систему принимают. 90 процентов театров продолжают ставить «пиратские» спектакли. Свердловская музкомедия, к счастью или несчастью, позволить себе такое не может. В силу нами же заработанной репутации любое событие в театре становится достоянием Российской Федерации. Пресса, ТВ, интернет... Пиратские «Звуки музыки»? Да у нас через дорогу – американское консульство, а там – атташе по культуре... Это беда, что называется, от известности.

–Зато благодаря известности, репутации театр – единственный от России! – стал членом Национального альянса музыкальных театров Америки. И, кажется, на днях вы вернулись из Нью-Йорка, с фестиваля?

–Да, XXIII ежегодного фестиваля новых мюзиклов американских авторов – это презентации произведений, которые не обрели ещё сценического воплощения. Нынче их было восемь. Каждому даётся по 40-45 минут. Сцену читают и поют артисты. Можно под оркестр, можно под фортепиано – на усмотрение автора...

Приехав из США, я тут же пошёл к директору (а Михаил Вячеславович Сафронов идеи схватывает на лету), и мы сейчас оба горим одним: надо сделать российский аналог. У нас ведь тоже много создаётся достойных произведений. Автор посылает в театр пьесу, диск с музыкой. Кто-то посмотрит, кто-то нет. А это будет очень серьёзное мероприятие: экспертный совет на анонимной основе, зная только номера произведений, отбирает лучшие сочинения, присланные из разных городов России. Читают, прослушивают – и создают их рейтинг. В результате шесть произведений, набравшие наибольшее количество баллов, берутся на финансирование для приезда в Екатеринбург и показа.

А театр на три-четыре дня отдаёт свою малую сцену, труппу, два курса театрального института (это ещё 30 человек). Два дня репетиций. И – собственно сами презентации-показы, куда приглашаются директора театров России, дирижёры, режиссёры...

–То есть Екатеринбург берёт это на себя?

–Если не мы – то кто же?! Но под эгидой министерства культуры России. Другой уровень! Да, это работа не только на себя любимых, а на театральный процесс в России. Причём, в отличие от американской модели, где это фестиваль мюзиклов, мы берём шире – новые работы для музыкального театра (от оперы до водевиля). Причём, раз мы члены американского Альянса, будем приглашать и их. Уже международный уровень! В рамках фестиваля могут заключаться договоры с авторами на постановку или обсуждаются намерения.

Из восьми сочинений, которые были показаны в Америке нынче, два очень понравились всем. Нам – тоже. И мы уже в переписке с двумя авторскими группами.

–А правда, что когда вы готовите премьеру, не стрижётесь?

–Правда. Это из области театральных суеверий. Когда актёр роняет текст роли – он должен посидеть на нём. Иначе удачи не жди. А я вот, когда создаётся спектакль, не хожу в парикмахерскую. 18 декабря мы начали работать над «Скрипачом...». Накануне сходил постригся. И всё – до премьеры! Этот запрет я сам придумал и играю сам с собой в эту игру.

–А что такое вы сами себе «придумали», когда, успешно дебютировав у Курочкина, вдруг взяли и уехали из Свердловской музкомедии? Мало кто помнит сейчас об этом...

–Если человек идёт по зыбкому пространству – останавливаться нельзя. Тут же начнёт засасывать. Другой пример: акула обречена на вечное движение, потому что только когда через её жабры проходит свежая вода – она дышит. Остановилась – погибла. В творчестве – то же самое. Представляете: главный режиссёр театра «на блюдечке» приносит тебе готовое сочинение, даёт лучших артистов, ни в чём не ограничивает... Тепличные условия не способствуют самосовершенствованию.

Режиссёру нужна атмосфера сопротивления. Поэтому более оптимальный вариант для режиссёрского становления был – главреж Ленинградской музкомедии Владимир Егорович Воробьёв, человек с очень сложным характером, не любивший, когда кто-то другой ставит спектакли в его театре. Тем не менее за 4,5 года у Воробьёва я получил столько, сколько не получил за все года до того, и ухитрился поставить три спектакля. Самостоятельно. Такого в «воробьёвские годы» не сделал больше никто. В конечном итоге я «дозрел» – начали приглашать в разные театры.

Ко времени возвращения в Свердловск у меня было три приглашения – не самых плохих. В Ленинградскую музкомедию, из Одессы и из Свердловска. Был семейный совет по этому поводу. Но «ангел-хранитель» ткнул меня в сторону Свердловской музкомедии, о чём я не жалел ни одной секунды своей жизни. Одесса сейчас – другое государство. Ленинградская музкомедия 16 лет была на реконструкции, скиталась по Дворцам культуры. А в Свердловске благодаря тому, что сделали прежние главрежи Кугушев и Курочкин, я пришёл не на пустое место. Хватило ума не разрушить сделанного до тебя, а подхватить и продолжать. Да, на новом витке. Но это было возможно только в одном месте земного шара – в Свердловске. «Ты же коренной ленинградец!» – напоминают мне. Ну и что?! Жить там, чтобы ходить по Невскому проспекту? Неинтересно. Жизнь там, где есть интересная работа.

–Режиссура на сопротивлении. Не поэтому ли в последние годы вы ставите спектакли с одним составом исполнителей. Но это же риск?

–Относительный. Мы не знаем случаев отмены спектакля по «актёрской» причине. Для артиста это двойная ответственность. Он считает:это МОЯ роль, на МЕНЯ сделана. Поэтому должен быть готов к роли всегда. Заболел? Да не болеют они! Зато случалось, что спектакль, на котором три исполнителя, отменяли по причине болезней всех троих.

В последние годы мы вообще создаём эксклюзивные варианты. «Екатерина Великая», «Силиконовая дура», «Мёртвые души», «Кошка»... Здесь режиссёр – не интерпретатор, а соавтор композитора, автора либретто. Сначала распределяются роли, потом пишется музыка. На конкретных исполнителей. Так какой же второй состав может быть?! Строго говоря, это незаконно, но это, действительно, эксклюзив.

–Свердловская музкомедия – из редких театров, что живут по принципу «театр-дом». Но в вашем случае и дом, семья – продолжение театра.  Не тяжело это, когда «много профессии»?

–Да другой жизни-то нет. Она вся отсчитывается от театра, подчинена ему. Великий Борис Александрович Покровский как-то сказал мне: «Режиссёр должен работать 24 часа в сутки». Тогда я думал: шутит. Сейчас понимаю: прав. Режиссёр должен возвести работу над созданием спектакля в рефлекс. Неважно, чем человек занят – ест, в душе моется, гуляет по лесу – голова занята профессией. Но этот рефлекс – не каторга, не болезнь, а удовольствие от того, что ты делаешь.

–Даже 31 декабря, когда все заняты салатом «Оливье» и селёдкой под шубой?

–Салаты – это где-то после пяти-шести вечера. А надо же приготовиться к новому году, знать, что ты будешь делать 1 и 2 января. Поэтому всё равно не удержусь – приду в театр. 31 декабря театр пуст – и хорошо: есть возможность сосредоточиться. Нельзя же всё время бежать, как спринтер. Иногда нужно перейти на ходьбу. Но1 января, знаю, проснусь и тоже пойду в театр. Не могу не идти. Как на водопой.

Опубликовано в №502 от 30.12.2011