Три дня, которые потрясли Россию

Поворотные исторические события, как правило, обрастают домыслами. В зависимости от политических симпатий даётся та или иная версия произошедшего, оцениваются мотивы действующих лиц. Августовскому путчу 1991 года в этом отношении «повезло» больше многих иных переворотов и революций.

Знал или нет Горбачёв о замыслах своего ближайшего окружения, отправляясь на отдых в Крым? Действительно ли отверг их планы, когда 18 августа ему был предъявлен ультиматум? Насколько плотной была изоляция президента СССР в Форосе? Почему, посадив своего шефа под домашний арест, путчисты не арестовали Ельцина и даже не отключили у него связь? Наконец, почему не решились пустить в ход силу, ограничившись демонстрацией военной техники на улицах Москвы? Вскоре после провала заговора его стали называть «опереточным», настолько быстро и, казалось бы, естественно развалился весь замысел. Однако вряд ли кто-то так думал 19–21 августа, слушая по радио постановления ГКЧП и видя на телеэкранах бесконечное «Лебединое озеро».

«Чёрт с вами!..»

Последним телефонным разговором Михаила Горбачёва 18 августа 1991 года была беседа с советником Георгием Шахназаровым. Речь шла о предстоящем выступлении президента при подписании нового союзного договора. Документально зафиксировано, что разговор закончился в 16.32. «Теперь известно, — пишет Горбачёв в книге мемуаров „Жизнь и реформы“, — что за спиной телефонисток уже стояли офицеры, которые должны были отключить связь в четыре тридцать».

Вскоре Горбачёву сообщили, что на дачу прибыла группа в составе секретарей ЦК КПСС Бакланова и Шенина, руководителя президентского аппарата Болдина, заместителя министра обороны Варенникова, начальника управления охраны КГБ Плеханова.

Михаил Сергеевич решил выяснить, в чём дело, а для этого позвонить в Москву, председателю КГБ Крючкову. Тут-то (без десяти пять вечера) и обнаружилось, что все телефоны отключены.

О дальнейшем даёт представление выдержка из дневника Раисы Горбачёвой, ещё в 1991 году опубликованная в «Комсомолке»: «Где-то около пяти часов ко мне в комнату вдруг стремительно вошёл Михаил Сергеевич. Взволнован. «Произошло что-то тяжкое, — говорит. — Может быть, страшное. Медведев сейчас доложил, что из Москвы прибыли Бакланов, Болдин, Шенин, Варенников... Требуют встречи со мной. Они уже на территории дачи, около дома. Но я никого не приглашал! Попытался узнать, в чём дело. Все телефоны отключены. Ты понимаешь?! Вся телефонная связь — правительственная, городская, внутренняя, даже красный „Казбек“ — вся отключена! Это изоляция! Значит, заговор? Арест?». Потом: «Ни на какие авантюры, ни на какие сделки я не пойду. Не поддамся ни на какие угрозы, шантаж». Помолчал. Добавил: «Но нам всё это может обойтись дорого. Всем, всей семье. Мы должны быть готовы ко всему...».

Визитёры сообщили Горбачёву о создании Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП). Предъявили требование: подписать указ о введении ЧП, а если он не хочет это делать сам, то передать полномочия вице-президенту Янаеву. Когда получили отказ, предложили подать в отставку. Горбачёв потребовал созыва Верховного Совета СССР или Съезда народных депутатов.

По утверждению Варенникова, в заключение встречи президент сказал: «Чёрт с вами, делайте, что хотите. Но доложите моё мнение».

По утверждению же Горбачёва, его слова выглядели следующим образом: «То, что вы себя загубите, — чёрт с вами, но ведь дело может кончиться большой кровью. Не тот стал народ, чтобы мириться с вашей диктатурой, с потерей свободы, всего, что было добыто в эти годы».

Ясно: если бы «делегация» получила в Форосе «добро», этот беспроигрышный аргумент был бы использован заговорщиками на полную катушку. Вместо этого им пришлось лепить ложь о «невозможности по состоянию здоровья» исполнения Горбачёвым своих обязанностей.

Почему не прошёл «хрущёвский вариант»?

Многие отмечают сходство августа 1991-го и октября 1964-го, когда был отправлен в отставку Хрущёв. В обоих случаях объектом заговора был лидер, мягко говоря, утративший популярность. В обоих случаях он находился на отдыхе. Как и в 64-м, у заговорщиков всё было схвачено — на их стороне армия, КГБ, наиболее влиятельные представители политической элиты. Как и в 64-м, уверенное в преданности своих выдвиженцев первое лицо вдруг обнаружило их монолитное единство в желании лишить его власти.

И тем не менее — один переворот прошёл как по маслу, а другой закончился арестом его инициаторов.

Да, сюжет тот же, но декорации совсем иные. А уж количество действующих лиц неизмеримо больше. И среди них не только политики, но и — действительно — народ, который за годы горбачёвской перестройки отвык бояться.

В 60-е годы не было относительно свободной прессы, которая к началу 90-х успела внедрить в сознание: «Так жить нельзя!». Не было факсов и ксероксов, благодаря которым уже утром 20 августа, например, в Свердловске витрины и столбы были обклеены воззваниями российского руководства. Наконец, не было этого самого российского руководства, независимого от союзного центра и пользовавшегося поддержкой снизу.

Заговорщики, похоже, воспринимали Ельцина всего лишь как главу одной из союзных республик, который ни серьёзной властью, ни влиянием на силовые структуры не обладает. Целью был Горбачёв, а Ельцин (который, конечно, мог что-то там прокричать) в условиях информационной блокады не казался опасным. А может быть, надеялись путчисты, и не ринется он на защиту Горбачёва, от которого столько натерпелся.

Как будто бы российский лидер и его соратники в 1990–1991 годах не показали уже свою способность выводить на улицы десятки тысяч людей! Как будто бы не было недавних президентских выборов, на которых в условиях жёсткой борьбы Ельцин получил 57 процентов!

Президент России в момент путча был в стране, безусловно, самой легитимной фигурой. И обладал не только народными голосами, но и решительностью, бесстрашием, а также богатым опытом политического выживания. Оказавшийся в форосском заточении Горбачёв, по свидетельству его помощника А. Черняева, произнёс: «Убеждён, что Борис Николаевич проявит весь свой характер».

Возможно, впрочем, кое-кто из гэкачепистов учитывал всё это. Как установило следствие, арест российского лидера (а также многих других политических и общественных деятелей) действительно планировался. В четыре утра 19 августа позиции возле дачи Бориса Николаевича в Архангельском заняло подразделение группы «Альфа».

«Ещё не зная цели операции, люди в пятнистой форме проложили от шоссе просеку через лес, — сообщается в книге „Записки президента“, — а затем выслушали по рации бредовую формулировку: по особому сигналу доставить Ельцина „с целью обеспечения безопасности переговоров с советским руководством“. Никто ничего не понял. Но пояснений не последовало: приказ о нападении на дачу был к тому времени (в пять утра) отменён лично Крючковым».

Почему? Председатель КГБ посчитал, что арест вызовет взрыв возмущения и выведет людей на улицы?

Как бы то ни было, утро 19-го августа российский лидер встретил в Архангельском. От родных он узнал о сообщениях по радио. Вместе с соратниками составил обращение к гражданам России. А затем... сел в автомобиль с российским флажком и вдоль танковых колонн благополучно доехал до Белого дома. И уже отсюда во все концы пошли документы, отменяющие распоряжения ГКЧП.

К вечеру возле Дома Верховного Совета РСФСР на Краснопресненской набережной собрались многие тысячи москвичей. Теперь нейтрализация «группы авантюриста Ельцина» (так выразился один из заговорщиков) стала для гэкачепистов весьма трудной задачей.

Между тем военные не желали проливать ни капли крови. Ещё свежи в памяти были конфликты в Тбилиси, Баку, Вильнюсе, других местах, когда применялась сила. Авторы тех «простых» решений всегда уходили в тень, армия же оказывалась крайней.

Незадолго до путча Борис Ельцин побывал в образцовой Тульской дивизии. Тогда на прямой вопрос президента России, можно ли в случае чего положиться на военных, командующий воздушно-десантными войсками Павел Грачёв ответил: «Да, можно». Утром 19 августа Ельцин первым делом позвонил Грачёву и напомнил тот разговор.

«Грачёв смутился, взял долгую паузу, было слышно на том конце провода, как он напряжённо дышит, — пишет Борис Ельцин в книге „Записки президента“. — Наконец он проговорил, что для него, офицера, невозможно нарушить приказ. И я сказал ему что-то вроде: я не хочу вас подставлять под удар...». Он ответил: «Подождите, Борис Николаевич, я пришлю вам в Архангельское свою развед-роту (или роту охраны, не помню). Я поблагодарил, и на том мы расстались. Жена вспоминает, что уже в то раннее утро я положил трубку и сказал ей: «Грачёв наш».

В ночь на 21 августа на въезде в тоннель на пересечении Садового кольца и Нового Арбата произошли столкновения защитников Белого дома с колонной бронетехники. Погибли Дмитрий Комарь, Илья Кричевский и Владимир Усов. А наутро министр обороны Язов, выслушав своих заместителей, отдал приказ о выводе войск из Москвы.

Аппаратный переворот

Рассчитывая на усталость от «перестройки», на недовольство неразберихой и пустыми прилавками, путчисты, в общем-то, не ошибались. Глубинка в массе своей поняла только, что «скинули Горбачёва» (такие крупные города, как Свердловск — особый случай). Многие региональные лидеры прямо заявляли о поддержке ГКЧП и о необходимости наведения порядка. Что же касается глав союзных республик, то недавние борцы за суверенитет или хранили молчание, или обтекаемо рассуждали о необходимости «не допустить хаоса и провокаций». «Уже первый день действия чрезвычайного положения в отдельных местностях СССР показал, что люди вздохнули с облегчением», — самоуверенно отмечалось в заявлении ГКЧП.

Не учли заговорщики одного: на крутых поворотах российской истории события всегда сосредоточены в столице. Так было и в эпоху дворцовых переворотов, и во время потрясений начала ХХ века. И решающей сейчас являлась не инертность провинции, а позиция москвичей, которых скопление военной техники на улицах лишь разозлило.

Лидеры переворота — опытные аппаратчики, сформировавшиеся в застойные годы. То есть во времена, когда вопросы решались неторопливо, а то и просто откладывались в долгий ящик. Когда на всё требовались многочисленные согласования и никто не хотел брать ответственность на себя. Они и к перевороту подошли чисто бюрократически: длительное и достаточно бестолковое заседание вечером 18 августа, срочный отзыв из отпусков чиновников, согласием которых надо заручиться (например, председателя Верховного Совета СССР Лукьянова и министра иностранных дел Бессмертных). Даже в том, кого допустили они в свои ряды, проявились анкетные рефлексы брежневской эпохи: промышленность в новом властном органе представлял директор завода, а сельское хозяйство — председатель образцового колхоза. «Им немедленно выделили охрану и по большому кабинету в Кремле», — сообщает в своих мемуарах Б. Ельцин.

Но захват власти — не заседания и согласования, не делёж кабинетов, а решительные действия и мгновенный ответ на быстрое изменение ситуации.

Можно ли сейчас чётко ответить, кто был подлинным лидером заговора? Янаев, провозгласивший себя исполняющим обязанности президента СССР? Хорош лидер, который после возвращения делегации путчистов из Фороса не знает, что делать, и до поздней ночи тянет с подписанием подготовленных ему документов? Премьер-министр Павлов, которого стресс в дни путча загнал на больничную койку? Председатель КГБ Крючков? Последнего многие считают «душой заговора», однако, как видим, ни особой решительности, ни дальновидности в кризисной ситуации он не проявил. На удачу демократических сил, им противостояли обычные советские бюрократы, привыкшие к коллективному руководству и коллективной же безответственности.

Что же объединило этих людей именно в августе 1991-го? Что заставило при очевидной нелюбви ко всякого рода радикальным решениям пойти на неоправданный риск?

Целями своими они провозглашали сохранение союзного государства и советского общественного строя, предотвращение падения производства и хаоса в стране, наведение элементарного порядка. Но, во-первых, опасность для ИХ строя проводимых реформ обнаружилась задолго до 1991-го года, а во-вторых, ничто не мешало председателю правительства выполнять свои прямые обязанности по поддержке производства, а министру внутренних дел и председателю КГБ — по наведению порядка.

Даже стремление в последний момент не допустить подписания нового союзного договора (оно было намечено на 20 августа) — вряд ли основная причина заговора. В СССР 60–80-х годов национальные элиты и так были достаточно самостоятельны: Москва десятилетиями не сменяла местных вождей и сквозь пальцы смотрела на их злоупотребления. Фактическую власть республиканских элит теперь просто предлагалось оформить юридически.

Так что же заставило высшую номенклатуру СССР потерять голову? 29 июля 1991 года, перед отъездом в Крым, Горбачёв встретился в Ново-Огарёве с Ельциным и Назарбаевым. Вот что первый и последний президент СССР пишет о той беседе.

«В ходе обмена мнениями родилось предложение рекомендовать Назарбаева на пост главы кабинета... Говорилось о необходимости существенного обновления верхнего эшелона исполнительной власти — заместителей премьера и особенно руководителей ключевых министерств. Конкретно встал вопрос о Язове и Крючкове — их уходе на пенсию. Вспоминаю, что Ельцин чувствовал себя неуютно: как бы ощущал, что кто-то сидит рядом и подслушивает... Он даже несколько раз выходил на веранду, чтобы оглядеться, настолько не мог сдержать беспокойства. Сейчас я вижу, что чутьё его не обманывало...».

Описывает ту встречу в своих мемуарах и Борис Ельцин, упоминая в числе обсуждавшихся кандидатов на вылет не только Крючкова и Язова, но и Пуго, Янаева, Павлова. Пройдёт немного времени, и президент России своими глазами увидит расшифровку того разговора, изъятую из сейфа Валерия Болдина.

Не банальный ли страх потерять кресла заставил окружение Горбачёва пойти на авантюру? Не эта ли тревога сплотила столь разных людей — осторожного Крючкова, по-военному прямого Язова, добродушного, казалось бы, Павлова? У них не было и не могло быть какой-либо внятной программы. Ничего, кроме обещания дать всем по 15 соток земли, ГКЧП предъявить стране не мог.

Но такова уж логика политической борьбы: отстаивая личные интересы, представители элиты всегда защищают и интересы отдельных социальных групп, и какие-то идейные ценности. Их руками в августе 1991-го последний бой попыталась дать разваливающаяся коммунистическая система. Крах заговора означал полный и немедленный крах этой системы.

...В первой половине 1991 года в одном любопытном аналитическом обзоре пришлось прочитать: равновесие политических сил в Советском Союзе весьма хрупко, оно может рухнуть в любой момент. И проиграет та сторона, которая первой сделает решительный шаг.

Видимо, замечания этого аналитика прошли мимо внимания будущих членов ГКЧП.

«Их разыскивает милиция»

Если выпуск части центральных газет был приостановлен постановлением ГКЧП, то местные издания никто не трогал. Редакции оказались вольны в определении своей позиции.

Утром 20 августа в газетных киосках Свердловска, как всегда, появилась областная молодёжная газета «На смену!». На четырёх её полосах всё называлось своими именами: портреты членов ГКЧП под заголовком «Их разыскивает милиция», мнения уральцев по поводу путча, исход которого ещё никто не мог предсказать. А накануне, 19 августа, в программе «Время» чудом прошёл правдивый репортаж о том, что происходит вокруг Белого дома.

Хунта, которая не в состоянии обеспечить лояльность СМИ? Пожалуй, именно тогда стало ясно, что сопротивление путчу небезнадёжно.

А 21 августа на площади 1905 года в Свердловске состоялся грандиозный митинг против переворота, в поддержку законных властей России. На нём, между прочим, выступил глава «резервного правительства» Олег Лобов, который прибыл на Урал, чтобы в случае чего возглавить отсюда сопротивление.

...К площади шли и шли колонны с заводских окраин. Казалось бы: именно промышленность больше всего лихорадило в то время. Именно уральская «оборонка» страдала от начавшейся тогда конверсии. Но факт остаётся фактом: трудовые коллективы военных заводов поддержали Бориса Ельцина, а не стремившийся «возродить престиж державы» ГКЧП. Людям просто надоело враньё, очередной порцией которого их пичкали в течение трёх дней.

Все понимали, что Россия переживает исторические дни, что после них многое должно измениться. Догадывались и о том, что все сложности реформ ещё впереди — через какое-то время пойдут разговоры о «революции обманутых надежд». Но какая, скажите, революция в истории не заслуживает такого определения?

В светлое же прошлое, судя по речам и плакатам, в те дни не рвался никто.

Областная газета Свердловской области