Карпов человек уникальный. Его жизнь – это ярчайшее доказательство того, что и в двух тысячах километров от манящей многих амбициозных людей столицы можно заниматься любимым делом и достичь в нём международного уровня. В 22 года он стал руководителем скромного выставочного зала с протекающей крышей, который сейчас разросся до музея, владеющего шедеврами мировой живописи. Время пролетело как миг, и сегодня неугомонному Валерию Карпову 70 лет.
А накануне в гостях у юбиляра побывал корреспондент «Областной газеты».
Ещё один Рубенс?
– Валерий Андреевич, как прошла у вас в минувшую субботу «Ночь музеев»?
– Почему-то в последнее время все забыли, что есть День музеев, а ведь с него всё начиналось. И я был одним из участников генеральной конференции Международного совета музеев, которая проходила в 1977 году в Москве и Ленинграде. У нас всегда есть программа и на «день» и на «ночь». В этом году, так получилось, что они совпали. Мы открыли выставку «Георг Фридрих Шмидт и его время», посвящённую гравюре Германии, России и Франции. Шмидт оставил выдающийся след в искусстве гравюры, в Петербурге он создал гравировальный класс при Академии художеств, где воспитал несколько мастеров, в том числе Евграфа Петровича Чемесова, которого сам Шмидт называл гением русской гравюры. У нас в собрании пять лучших листов Чемесова – в том числе портрет Петра Первого, Елизаветы Петровны, Миниха, знаменитый автопортрет. Мы до сих пор XVIII веку не уделяли большого внимания, больше занимались XVII веком – эпохой Рубенса, Ван Дейка, итальянским офортом – у нас есть работы Гвидо Рени в роскошном состоянии.
В здании на улице Володарского открыли новый вариант нашей постоянной экспозиции. Она называется «Андрей Антонов и его современники», посвящённая его 75-летию. Там представлены все великие, которые составили славу уральского искусства – Виталий Волович, Миша Брусиловский, Герман Метелёв и иже с ними. Завершает выставку зал с работами ныне живущего гения – Серёжи Пикассо. Между прочим, по рождению – ирбитчанина. На этой выставке было очень много людей – до полуночи около шестисот человек.
А кроме того, в Терракотовом зале Музея гравюры и рисунка состоялась встреча нашей публики с возвратившейся из Екатеринбурга «Кающейся Марией Магдалиной» – нашим главным шедевром. Там же прошёл совершенно замечательный концерт.
– К XVIII веку ещё будете обращаться?
– Обязательно. Это первый и далеко не последний наш залёт в этот период. Но в планах много чего другого, даже эпоха импрессионизма. Благо мы смогли буквально недавно приобрести у одного из московских коллекционеров альбом 1869 года «Сонеты и офорты». Там сорок два офорта барбизонцев, импрессионистов, экспрессионистов. И к каждому офорту сонеты. Для меня было самое удивительное, что там есть сонет и офорт, сделанные величайшим писателем и поэтом Франции Виктором Гюго. Это великая редкость. Как художник он тоже удивительный мастер, но это тема отдельного разговора.
Поскольку у нас есть Эдуард Мане, Тулуз-Лотрек, два листа Ренуара, Добиньи, мы решили всё это объединить в одну экспозицию, обязательно в каталоге этой выставки сделать блок, посвящённый этому альбому и опубликовать сонеты на французском и в переводе на русский. Есть человек, который уже согласился заняться переводом. Самое интересное, что из российских музеев темой гравюры импрессионизма ещё никто не занимался. Даже в Эрмитаже и ГМИИ об этом направлении как-то подзабыли. Это будет первая ласточка.
Я надеюсь, что в этом году мы завершим исследование одной картинки, которая у нас с 1976 года. Получена была из Эрмитажа, числилась копией. Сейчас в результате реставрации и исследований есть очень весомое предположение, что это может быть ещё один в нашем собрании подлинный Рубенс. Это небольшая картинка «Положение во гроб», сделана на доске из итальянского тополя в начале XVII века в тот период. Рубенс жил в Италии, где был придворным художником герцога Мантуи Винченцо Гонзаго. Это эскиз большой картины, которая висит в Галерее Боргезе в Риме. Мы сделали все возможные анализы, которые подтверждают версию о её подлинности. Вроде бы есть элементы живописи ван Дейка, но, скорее всего, это всё-таки Рубенс. В конце мая едем в Петербург, там крупнейшие специалисты ещё раз эту работу изучат, причём в Эрмитаже есть возможность сделать рентгеноскопию картинки.
– Интересно, как будет выглядеть транспортировка картины. Хоть она и небольшая, но это же не просто положить в сумку и вперёд…
– Это наш секрет. Естественно, мы предпримем все необходимые меры безопасности.
– В запасниках много работ остаётся?
– На сегодня коллекция музея – более пятнадцати тысяч произведений. В экспозиции Музея гравюры и рисунка около полутора тысяч, в Музее уральского искусства – около четырёхсот. Так что есть ещё над чем работать.
– Когда почти уже пять лет назад открывали Музей гравюры и рисунка, я был уверен, что город, увидевший это, должен отныне стать другим. И честно скажу, завидовал ирбитским школьникам, которые могут теперь историю живописи изучать не по учебникам, а видя подлинные работы выдающихся мастеров.
– К сожалению, это не так. Сейчас образование низведено бог знает до чего. Школьники не получают должных знаний непосредственно на уроках. Сейчас уже нельзя говорить, как когда-то, что наши дети самые образованные, самые читающие. А потом система образования выстроена так, что педагоги говорят: «А зачем мне это надо – куда-то ещё вести детей в музей, только лишняя морока». Хорошо, если есть ещё педагоги старой закалки, которые понимают важность того, о чём вы сказали.
– Тогда ваша аудитория – это кто? Туристы часто бывают?
– Есть круг людей – наших постоянных посетителей, в том числе члены «Клуба кино, музыки и театра»… Туристов, к сожалению, мало. Ирбит находится в стороне от туристических маршрутов. Самое интересное, что когда в области утверждалась программа туризма, Ирбит не вошёл в «золотое кольцо» Урала. Алапаевск и Синячиха, Камышлов вошли. Каменск-Уральский вошёл только потому, что там есть какие-то ворота, кем-то когда-то построенные. А Ирбит с его историческими и прочими достопримечательностями не вошёл. Едут в основном туристы, которые направляются из Екатеринбурга в Туринск на горячие источники. Я давно предлагаю туристическим конторам включить Ирбит в трансроссийские маршруты – на Тюмень, Омск. Но пока это никому не интересно.
Есть ещё один важный момент. Когда мы были казённым учреждением, мы катались как сыр в масле, но затем мы стали учреждением бюджетного типа, после чего нам срезали финансирование – есть только деньги на зарплату, коммунальные платежи, охрану. На основную деятельность нет ни копейки. На передвижные выставки план дают огромный, минимум восемнадцать в этом году выставок мы должны провести, а на транспортные расходы, на страховки, на полиграфию денег не выделяют. Делай что хочешь, выворачивайся на изнанку.
Последний в тысячелетнем роду
– Валерий Андреевич, вы родились в Польше, но при этом называете себя коренным ирбитчанином. Нестыковка какая-то.
– Да, я действительно родился в польском городе Свидница (тогда он назывался по-немецки – Швейдниц), там служили мои родители. Зарегистрировано моё рождение в консульстве СССР в Кракове. Года два я прожил в Польше, так что ничего об этом не помню, а первые воспоминания – Рига, но больше всего Грузия, а затем Москва. С пяти лет я в Ирбите. Мои родители, хоть и поженились в Москве, оба ирбитчане. Более того, мой предок Иван Карпов был среди тех, кто в 1631 году основал Ирбеевскую слободу, будущий город Ирбит.
– Вы, насколько я знаю, свою родословную и дальше прослеживаете.
– Я последний в роду, который существует уже больше тысячи лет – Карповы, князья Фоминские известны ещё со времён Рюрика. Фёдор Иванович Карпов был довольно известной персоной – сначала постельничим у великого князя Василия III, то есть управляющим всем его двором, а потом он был наставником сына великого князя – Ивана, будущего Ивана Грозного. У него он стал ближайшим помощником и дипломатом. Очень много сделал для того, чтобы сохранить православие и не дать захватить Русь католикам, много занимался Востоком – Китаем, Японией. Соглашения тех времён лежат в основе и наших сегодняшних отношений с этими странами.
– Ваши родители – оба военные?
– Отец, к примеру, перед войной принимал купленные Советским Союзом у Англии локаторы и руководил их монтажом под Москвой. В начале войны обеспечивал связь между Кремлём и спецпоездом, на котором тело Ленина вывозили в Тюмень. Мама была выдающейся личностью, радисткой. Служила в Генштабе. В начале войны она попала в число пяти личных радисток самого Иосифа Виссарионовича. Находилась в бункере в районе станции метро «Комсомольская». Обычно им приносили сталинские приказы в письменном виде, но однажды, как она рассказывала, в 1942 году их подняли по тревоге, они ждали, что принесут текст, но открылась дверь и тихо вошёл Сталин. Ходил, пыхтел трубкой и диктовал им приказ об оставлении Севастополя. Мама рассказывала, что они плакали, но передавали шифрованный текст приказа.
Затем мама оказалась в Первой воздушной армии авиадивизии Покрышкина, где служил мой отец. Они были знакомы до войны, поскольку мама, как дочь репрессированных, жила в детдоме на улице Советской, а отец жил неподалёку – на улице Кирова. Встретились в армии, в 1948 году поженились, а через год я родился.
– Как возник ваш интерес к искусству, помните?
– Я учился в пятом или шестом классе, когда заинтересовался картиной, которая висела у нас дома. В одном месте прорыв, в другом пулевая пробоина, наспех заделанные. Обнаружил, что в левом нижнем углу есть подпись – «Йозеф Альферилингер, 1916 год». Меня это заинтересовало, пошёл в городскую библиотеку, перелопатил гору литературы… Между прочим, до сих пор не нашёл ничего про этого автора, хотя сейчас у нас есть самые полные справочники по искусству. Видимо, среднего пошиба был художник. Зато именно так открыл для себя этот прекрасный мир искусства. Тогда же увлёкся литературой и музыкой. Меня не привлекали шлягеры. Даже «Битлз», входившие тогда в моду, меня не затронули, я балдел от классики. На деньги, остававшиеся от школьных завтраков, месяца за два накопил на комплект из трёх пластинок оперы Шарля Гуно «Ромео и Джульетта», который приглядел в нашем раймаге. С Лемешевым и Масленниковой в заглавных партиях.
У картины, как я узнал, очень интересная история. Её подарил отцу солдат – выпускник Академии художеств. Как он рассказывал отцу, он нашёл её во время войны в доме, от которого осталась одна стена. И на ней висела эта картина. Она до сих пор у меня сохранилась, хочу передать её в музей.
Захочу – музей будет
– Самое, пожалуй, главное ваше открытие – подлинник «Кающейся Марии Магдалины» Рубенса, который долго считался копией. Что тогда помогло – интуиция?
– В том числе. А ещё большая насмотренность. Я всё-таки много настоящего Рубенса видел, и, глядя на нашу картину, каким-то шестым чувством понял, что эта работа не может быть копией. Прежде всего из-за того, что глаза у нашей Марии были написаны по-рубенсовски. У него была особая манера, кроме него никто так не делал. А уже когда наш известный реставратор Антонина Наседкина сняла с фрагмента картины четыре слоя лака, тут уж я запрыгал как горный козёл. Это, конечно, самая моя большая радость, что мне удалось вернуть к жизни шедевр Рубенса. А ещё доказать, что картина в венском Музее истории искусств как минимум более позднее повторение, сделанное уже учениками.
С «Портретом инфанты Изабеллы» ван Дейка помог случай – мне попалась информация, что в Мюнхене «Портрет инфанты Изабеллы» ван Дейка переведён в разряд копий и отправлен в запасники. А у нас тогда что? Копия с копии? Но это слишком мастерский портрет. И когда его расчистили, то убедились, что это подлинник. Сначала сделали этикетку «Антонис ван Дейк. Мастерская (?)». Но когда приехала к нам Наталья Ивановна Грицай, хранитель фламандской живописи Эрмитажа, она сразу сказала: «Убирайте и слово «мастерская» и знак вопроса. Это бесспорный ван Дейк!». Считалось, что оригинал инфанта отправила из Антверпена в Мадрид, своему отцу. Ну вдруг в Интернете читаю, что Музей Прадо низвёл свою «Инфанту Изабеллу» до уровня копии конца XVII – начала XVIII века, сделанной непонятным копиистом. А где же тогда оригинал? В Европе вместе с нашим четырнадцать вариантов этого портрета – инфанта рассылала их ко дворам европейских монархов. Мы с Натальей Ивановной убеждены, что наш портрет самый мастерский и первоначальный экземпляр, а все остальные сделаны по нашему оригиналу учениками ван Дейка.
– Ещё мировые сенсации будут из Ирбита?
– Сделали реставрацию и теперь заканчиваем исследования картины «Спящий амур», которая, как мы теперь убеждены, является подлинником Гвидо Рени. Позднего периода его творчества, после 1625 года. Пока у нас сомнения по поводу одной картинки, но возможно, что это эскиз самого Паоло Веронезе.
– То есть, подводя к 70-летию предварительные итоги, можете сказать, что жизнь прожили не зря?
– Более чем. Я ведь в музее сорок восьмой год, с первого дня. Дали мне помещение с протекающими потолками, лопнувшими батареями и дверью, закрученной проволокой. Получил десять рублей в подотчёт и купил замок. Разве мог тогда подумать, что буду покупать для музея шедевры мировой живописи? И когда что-то начало получаться, то я понял – если я захочу, то музей будет, а не захочу – ничего не будет. Так оно и получилось.
– Как будете отмечать юбилей?
– 22 мая состоится концерт Матвея Шумкова, нашего ирбитского парня, которого, можно сказать, я открыл. У него природная постановка рук, слух. Сейчас учится в колледже при консерватории, но играет на уровне выпускника. Не хватает только знаний, которые накапливаются с возрастом, и наработанного музыкального материала. Его педагог Сергей Белоглазов говорит мне, что Господь даровал ему в ученики такого гения. Его уже приглашают учиться в Парижскую консерваторию, питерская и московская профессура тоже мечтают его заполучить. Матвей подготовил специальную программу, пока держит от меня в секрете.
- Опубликовано в №86 от 22.05.2019
